Порыв ветра, или Звезда над Антибой

Де Сталь работал теперь исступленно, зачастую почти без сна, но при этом еще успевал путешествовать, надзирать за работами в Менербе, угощать мастеров, работавших в «малом замке», в престижном антибском кафе «У Феликса», завтракать в ресторане с Бетти Бутуль и ее супругом, мэтром Гастоном Бутулем, писать письма. Успевал читать книги и даже знакомиться с дамами. Дамы в Антибе попадались ему вполне интересные и образованные. Одна из них, упомянутая мной жена адвоката, написала сочинение об истории секты ассасинов или хашишинов. Признаем, что слова, лежащие в основе обоих названий этой исмаилитской секты (и убийство и гашиш), звучат и нынче вполне устрашающе.

Когда сочинение это вышло в свет, наивный американский рецензент встретился с авторшей в парижском отеле близ Латинского квартала и попытался узнать, откуда она все это разведала: не иначе, как через своего мужа, который как-никак адвокат. Адвокат тут был скорей всего не причем. Литература об этой секте к тому времени уже кое-какая существовала. Скромному автору этих строк довелось читать про все эти страсти прежде, чем засесть в памирском кишлаке среди мирных исмаилитов и написать для таджикской студии киносценарий про Омара Хайяма…

Рассказывают, что в неблизком от нас (по времени), но вполне недалеком по грозящим ныне нашему миру страхам XI веке в неприступной горной крепости Аламут царил всемогущий глава секты ассасинов, Старец Горы Хасан-и-Сабох. Здесь же раскинулся прекрасный сад, укомплектованный райскими гуриями, может, даже девственницами. Предстоящих вербовке в секту молодых новобранцев, до кайфа обкуренных гашишем и опоенных вином, уносили в этот сад, прообраз обещанного им рая, – в объятия дев. Завербовав, их отправляли на мокрое дело, обещая, что после смерти они попадут в тот же самый райский сад… Политическое убийство, как нынче выражаются, терроризм, было орудием захвата власти для новой династии, которую позднее смело с лица земли монгольское нашествие. Конечно, рай был для самых простых камикадзе: для тех, кто потоньше и поумнее, потребны были изрядная доля суфийской мистики, критика неправедных порядков и благородный поиск недостижимой Истины… Обо всем этом писала грамотная антибская дама, жена адвоката красивая Бетти. Свой труд (а может, и свою симпатию) она вынесла на суд долговязого и богатого аристократа-художника, недавно объявившегося на приморском бульваре Антиба и в кафе «У Феликса». Он был из тех русских, что все принимают всерьез. Он начал внимательно читать ее труд и в письме к ней изложил свои размышления по поводу книги. Конечно, прежде всего де Сталь писал о том, что занимало его теперь больше всего: о смерти, об убийстве, о самоубийстве как тени убийства… Убийство художник, похоже, ставил даже выше самоубийства, считая его актом исключительным, обдуманным, истинной жемчужиной, порожденной серым веществом мозга и оправленной вдобавок в слоновую кость, наподобие рукоятки кинжала…

Однако на этом общение художника с женой адвоката не кончилось. Позднее Никола отослал Бетти вполне светское и игривое письмо, где было и про его работу, и про его рыночные успехи, и про музыкальный спектакль в Ницце, и про стиль Борхеса, которого он перечитал несколько раз после того, как за ужином муж Бетти впервые упомянул это незнакомое художнику имя латиноамериканского писателя. В общем, это было вполне перспективное знакомство, и может, оно смогло бы отвлечь де Сталя от наваждения…

Под Рождество де Сталь написал длинное письмо Жаку Дюбуру о своем одиночестве и больших надеждах на их с Дюбуром грядущую мировую славу:

«Я знаю, что мое одиночество бесчеловечно, но я смогу здесь так сильно продвинуться вперед, что вы займете самое поразительное место в мире. Если я продержусь так еще несколько лет, вы увидите полотна, каждое из которых будет событием, не будет укладываться ни в какие ныне известные рамки. Это нелегко, но попробовать все же надо».

Дальше речь шла о мучившем его недуге, который Никола называл «головокруженьем» и который, по его признанию, являлся непременным спутником успешной его работы, помогал ему достичь большего лаконизма, большей свободы и ясности. Неожиданность, с которой возникали в его творчестве новые направления, де Сталь считал естественной…

Под Новый год Никола поехал в замок Дугласа Купера, но оттуда, вдруг бросив удивленного хозяина, умчался на выставку живописи Курбе в Лион.

После посещения выставки де Сталь написал Жаку Дюбуру, что Курбе это титан, которого поймут не скоро. Письмо де Сталя начиналось с утверждения, что его самого пока нельзя ставить на одну доску с Курбе (в других письмах – с Коро, с Франсиско Гойя). Нетерпение быть приравненным к величайшим художникам мира, которое ощущалось теперь все чаще, вероятно, тревожило и Дюбура и Лекюира. Оба парижанина пытались развеять тяжелые мысли художника, но он отвечал все той же фразой: «Не терзайте себя по моему поводу…» Впрочем, Пьеру Лекюиру де Сталь отвечал резче и неуважительней, чем Дюбуру.