Посадские сказки

– Ну вот тебе – «нет»! – басовито ворчала в ответ Акулька. – Уж если и пересьяки нет, то чего там…

И махала всякий раз рукой на хозяйку.

– А то ещё есть симтарима-трава, – сообщала она в другой раз. И глаза её так беспокойно начинали поблёскивать, что Марфа Гавриловна иной раз задумывалась, уж не ворожит ли сама Акулька.

– А у той травы, сказывают, – продолжала тем временем Акулька, – не простой корень, а человек-корень. И как вынешь у того корня сердце и, истёрши, накрошишь его в питие, то желанный твой, выпимши, зачнёт по тебе сохнуть…

– Что же ты, всё знаешь, а никого себе не приворожила? – посмеивалась Марфа Гавриловна. Но не оттого, что было смешно, а чтобы ободрить самоё себя и разогнать наведённый Акулькой морок.

– Я что – ведьма – привораживать, – злилась Акулька. – Да и на что мне?..

– Да и врёшь ты, матушка, – вздыхала Марфа Гавриловна. – Нет такой травы…

– Уж и симтаримы-травы нет! – всплёскивала руками Акулька в величайшем негодовании. А затем, глядя куда-то в пол и непонятно к кому обращаясь, заводила такую речь:

– Что ж это?.. Пересьяки-травы, положим, нет. Симтаримы-травы тоже нет. Что же тогда есть?

– Ну… ромашка есть, – отвечала Марфа Гавриловна, – девясил…

Но тут Акулька поднимала глаза и с таким презрением смотрела на свою хозяйку, что становилось совершенно очевидно: ромашка и девясил против симтаримы и пересьяки казались Акульке тем же, что и какая-нибудь курица-пеструшка против жар-птицы.

Но самое удивительное заключалось в том, что рассказы её нет-нет да и оказывались сопричастными действительной жизни. Кстати, и о Настасье, жене Вахромея Дирина, подозреваемого до поры в убийстве архангелогородского мещанина Вешнякова, Акулька задолго до того отзывалась как о ведьме.

– Эта Настасья – ведьма лютая, – качала она головой. Тут как-то иду мимо их двора, смотрю – сидит в виде сорочине на рябиновой ветке, вот прямо, что у калитки у них растёт. Да не одна!.. Должно, с дюжину их расселось и трещат!

– Послушать только тебя, так всюду нечистая сила! Что же ты, сорок не видала? – сердилась Марфа Гавриловна.

– Да уж коли сороки в одном месте соберутся и чтоб не ведьмы.., – горько усмехалась Акулька.

И ведь как в воду глядела!

Говорили, будто от самого Вахромея Дирина и пошёл этот рассказ. Что будто бы заприметил он, как встанет в глухую полночь жена его с постели, достанет из-за кивота пучок какой-то сухой травы и положит на свою подушку. А там скинет сорочку и, нагая, простоволосая, метнётся к печке. Что же дальше бывало – долго не мог узнать Вахромей, потому что находил тут на него сон, тягостный и непробудный. Так что, когда поутру он просыпался, то находил жену свою одетой и прибранной.

– Ты чего это ночью металась по дому? – пробовал он подойти к ней с расспросами.

– Чего мне метаться? Я днём ужо так намечусь, что сплю – ровно убитая, – усмехалась Настасья.

– А траву сухую мне на подушку тоже, скажешь, не ты подкладывала?

– Ишь ты! – задорно подбоченивалась Настасья. – Ему околесина снится, а я потом виноватая!