Поселенцы

Легко понять чувства Елисаветы и Эдвардса, когда они достигли безопаснаго убѣжища, но трудно описать ихъ. Никто впрочемъ не былъ въ большемъ восторгѣ какъ Кожаный-Чулокъ, который, все еще держа на спинѣ Чингахгока, обернулся и сказалъ съ своимъ тихимъ смѣхомъ:

— Да, да, я зналъ, что это французскій порохъ, ибо онъ вспыхнулъ весь разомъ, между тѣмъ какъ грубый порохъ обыкновенно нѣсколько минуть тлѣетъ. У Ирокезовъ былъ не лучшій порохъ, когда я ходилъ противъ нихъ въ послѣднюю войну. Я уже разсказывалъ вамъ эту исторію, то есть…

— Ради Бога, Натти, не разсказывай мнѣ ничего, пока ты не будешь совершенно въ безопасности. Куда теперь идти?

— Конечно, туда, на эту платформу надъ пещерой. Тамъ мы будемъ достаточно безопасны и даже можемъ войти въ пещеру, если намъ вздумается.

Молодой человѣкъ встрепенулся со страхомъ и на лицѣ его тотчасъ выказалось сильное внутреннее волненіе.

— Мы будемъ безопасны на скалѣ? поспѣшно спросилъ онъ: — Не грозитъ намъ уже тамъ ни малѣйшей опасности?

— Развѣ ты не видишь? возразилъ Натти съ спокойствіемъ человѣка, привыкшаго къ большимъ опасностямъ, чѣмъ перенесенная ими: — Что, нѣтъ y тебя глазъ? Еслибы промедлить тамъ еще минутъ десять, то вы погибли бы и обратились бы уже въ пепелъ; здѣсь же вы можете оставаться до другаго дня, увѣренные, что не тронется ни одинъ волосъ на головахъ вашихъ. Нужно было бы, чтобы скала эта загорѣлась какъ дерево!

Послѣ этихъ словъ, всѣ пошли къ указанному мѣсту, гдѣ Натти спустилъ свою ношу, тихо опустивъ старика на землю и прислонивъ его спиною къ скалѣ. Затѣмъ Эдвардсъ подошелъ къ краю скалы и увидалъ Веніамина Пумпа, котораго голосъ поднялся вскорѣ кверху какъ бы изъ внутренности земли.

— Принесите сюда стаканъ свѣжей воды съ виномъ, приказалъ ему молодой человѣкъ и потомъ заботливо поддержалъ свою спутницу, которая, подъ гнетомъ своихъ ощущеній, была близка къ обмороку. Дворецкій тотчасъ явился съ подкрѣпительнымъ напиткомъ, который Эдвардсъ передалъ Елисаветѣ, видимо подкрѣпившей этимъ свои силы. Потомъ онъ обратился къ Натти и увидѣлъ его занятымъ возлѣ Чингахгока. Взоры стараго охотника и его встрѣтились.

— Съ нимъ все кончено, печально сказалъ Натти — Время его пришло, какъ я вижу по глазамъ его. Когда взоръ индійца постоянно устремляется на одинъ пунктъ, то говоритъ этимъ, что думаетъ отправиться по этому направленію. Что такой упрямецъ разъ вобьетъ въ голову, то и приводитъ непремѣнно въ исполненіе.

Старый охотникъ съ грустью покачалъ головою.

— Но развѣ онъ на столько обгорѣлъ, что нельзя спасти его? спросилъ Эдвардсъ.

— Ахъ, это не огонь, который даетъ ему смертный толчекъ, отвѣчалъ Натти: — Натура его покоряется охотѣ, слишкомъ долго продолжавшейся. Человѣкъ не можетъ жить вѣчно, особенно если видитъ, что все, что онъ любилъ, покинуло его.

Въ это время Чингахгокъ обратилъ свое лицо къ Натти, потомъ снова обернулъ голову къ долинѣ, и началъ пѣть делаварскую пѣсню. «Я иду! я иду! звучали слова его пѣнія: Я иду въ страну правыхъ! Я убилъ Мингосовъ, и великій духъ зоветъ своего воина! Я иду, иду въ страну правыхъ!»

— Что онъ говоритъ? спросилъ Эдвардсъ.

— Онъ поетъ о своей славѣ, возразилъ Натти, съ грустью отворачиваясь отъ своего умирающаго друга. Онъ имѣетъ на это право, ибо я слишкомъ хорошо знаю, что каждое слово его справедливо.

— Кто можетъ сказать, продолжалъ Чингахгокъ, чтобъ Мингосъ когда-нибудь видѣлъ мою спину? Развѣ Мингосъ пѣлъ пѣсню, когда Чингахгокъ его преслѣдовалъ? Случалось ли, чтобъ Чингахгокъ солгалъ въ чемъ нибудь? Чингахгокъ любитъ правду, и ничего кромѣ правды не выходить изъ его рта! Въ молодости онъ былъ воиномъ, и мокасины его оставляли кровавые слѣды! Въ старости онъ былъ уменъ, и слова его не звучали напрасно при совѣщаніяхъ. Соколиный Глазъ, слушай слова твоего брата!

— Да, Змѣя, — возразилъ Кожаный-Чулокъ и, глубоко тронутый этимъ зовомъ, нагнулся надъ своимъ другомъ: — да, мы были братья, и братья столь вѣрные, какъ будто дѣйствительно имѣли одного отца. Чего желаешь ты отъ меня, Чингахгокъ?

— Соколиный-Глазъ, отцы мои зовутъ меня въ лучшій міръ. Дорога открыта и глаза Чингахгока снова молодѣютъ. Я гляжу вокругъ себя и не вижу ни одного блѣднолицаго, — тамъ только правые и красные индѣйцы. Соколиный-Глазъ, прощай! Ты въ свое время съ молодымъ орломъ и отцомъ его отправишься на небо бѣлыхъ, меня же зовутъ на небо моихъ предковъ. Положи въ могилу Чингахгока ружье его, томагавкъ, трубку и поясъ, ибо какъ воинъ въ полѣ онъ встанетъ ночью и не долженъ терять времени на отыскиваніе своихъ вещей.

Кожаный-Чулокъ провелъ рукой по слезящимся глазамъ, и на каждомъ мускулѣ его честнаго, открытаго лица выразилось болѣзненное чувство послѣдняго прощанья съ старымъ другомъ. Но прежде чѣмъ онъ могъ отвѣчать, сила стихіи возбудила его вниманіе.