Пошатнувшийся трон. Правда о покушениях на Александра III

«Милостивый Государь! Исполняя желание Вашего Превосходительства — написать, что мне известно по этому делу, я считаю себя вынужденным сделать следующие оговорки. 1) Я не был причастен революционному движению и только в начале нынешнего года сошелся с революционерами. 2) Как мало я имел знакомств между ними, этому доказательством может служить то обстоятельство, что я не был знаком ни с исполнителями, ни с сигнальщиками (кроме Канчера). 3) Я вел столь уединенную жизнь, будучи удален по месту жительства (Ковенский пер.) на несколько верст от центра студенчества (Васильевский остров и Петербургская сторона), что даже ни разу не был на квартире Шевырева и Говорухина и всего несколько раз у Ульянова. 4) Я сам никаких дел не вел, а потому что знаю, то знаю только из вторых рук, т. е. от Говорухина, Шевырева, Ульянова. Принимая все это в соображение, я не могу быть особенно полезным для Вашего Превосходительства. Тем не менее то, что мне известно, спешу сообщить.

Относительно руководительства замысла. Я твердо убежден, что замысел был руководим Говорухиным и Шевыревым. Быть может, первая мысль об нем явилась у Осипанова, которого я не знал, но из всех разговоров, которые мне приходилось вести с Говорухиным, Шевыревым, Ульяновым, мне ни разу не пришлось слышать, чтобы они вспоминали о ком-нибудь постороннем, дававшим им поручения по приготовлению к замыслу. Они всегда выражались: «Я имею возможность сделать то-то…» или «Я раздумал делать то-то…» и т. п.

Относительно участия других лиц. На основании вышесказанного неудивительно, что я не знаю других лиц, быть может, причастных делу. Так, например, я слыхал от Ульянова, что деньги давал «Черный», фамилия ли его, или прозвище, не знаю, и сам его никогда не видел…» [31].

Несмотря на скудость сообщения, Лукашевич ясно дал понять, что в деле имелось некое постороннее лицо, финансировавшее всю операцию и которое было известно Ульянову.

Неудивительно, что все последующие усилия следствия сосредоточились на Александре Ульянове. Положение Ульянова на следствии было наиболее тяжелым. Он сумел так погрязнуть в прямых уликах, что любые отговорки стали бессмысленными. Мать Ульянова, Мария Александровна, находившаяся в Петербурге и искавшая возможность свидания с сыном, написала императору прочувствованное письмо:

«Милосерднейший Монарх!

Горе и отчаяние матери дают мне смелость прибегнуть к Вашему Величеству как к единственной защите и помощи. Милости, государь, прошу!

Пощады и милости для детей моих! Старший сын, Александр, окончивший гимназию с золотой медалью, получил золотую медаль и в университете. Дочь моя Анна успешно училась на Петербургских Высших женских курсах. И вот когда осталось всего лишь месяца два до окончания ими полного курса учения — у меня вдруг не стало старшего сына и дочери: оба они заключены по обвинению в прикосновенности к злодейскому делу первого марта. Слез нет, чтобы выплакать горе. Слов нет, чтобы описать весь ужас моего положения… О сыне я ничего не знаю. Мне объяснили, что он содержится в крепости, отказали в свидании с ним и сказали, что я должна считать его совершенно погибшим для себя».

Далее Мария Александровна сделала императору предложение: использовать влияние матери на душу заблудшего сына. Искренность недоумения матери и желание ее узнать правду о сыне было трудно недооценить:

«Государь! Если б я хоть на один миг могла представить своего сына злодеем, у меня хватило бы мужества отречься от него, и благоговейное уважение к Вашему Величеству не позволило бы мне просить за него… Он всегда был религиозен, глубоко предан семье и часто писал мне. Около года тому назад умер мой муж, бывший директором народных училищ Симбирской губернии. На моих руках осталось шесть человек детей, в том числе четверо малолетних. Это несчастье, совершенно неожиданно обрушившееся на мою седую голову, могло бы окончательно сразить меня, если не та нравственная поддержка, которую я нашла в старшем сыне, обещавшем мне всяческую помощь и понимавшем критическое положение семьи без поддержки с его стороны…

Если у сына моего случайно отуманился рассудок и чувство, если в душу его закрались преступные замыслы — Государь, я исправлю его: я вновь воскрешу в душе его те лучшие человеческие чувства и побуждения, которыми он так недавно еще жил. Я свято верю в силу материнской моей любви и сыновней его преданности — и ни минуты не сомневаюсь, что я в состоянии сделать из моего несовершеннолетнего еще сына честного члена русской семьи, верного слугу престола и Отечества…» [32].