Пощечина

— Только не надо меня жалеть. Я горжусь своей Александрой, она — умница. Конечно, из года в год таскаться по больницам — не большое удовольствие. Да, нам было несладко. Но теперь она принимает лекарства, мы купили ей небольшую квартирку в Элвуде [110]. У нее все хорошо. Александра счастлива. Занимается живописью.

— Все так. — Ставрос, тепло улыбаясь жене, энергично закивал. — Вы бы видели, какие иконы она пишет. Они просто восхитительны.

Тася Мародис, до сей минуты не проронившая ни слова, глубоко вздохнула:

— У каждого из нас свой крест.

За прошедшие годы ее голос ничуть не изменился. Тихий, почти неслышный — зов крошечной напуганной птички.

— Она для нас не обуза, — отчеканила Сандра, сложив губы в суровую складку.

— А что у нее за картины?

Взгляды всех, кто был в гостиной, обратились на Афину. Девочка покраснела.

— Это большие полотна, — отвечала ей Сандра по-английски. — Она пишет портреты женщин, разных женщин — пожилых, молодых, толстых, худых. Пишет в стиле древних православных икон. Цвета богатые, насыщенные, просто фантастические… — Она улыбнулась девочке: — Ты любишь искусство?

— Я хочу стать художником.

Параскеви потрепала плечо внучки:

— Не дай бог, твой отец услышит… — Она повернулась к друзьям: — Он говорит, что искусство не приносит денег.

— Не приносит, — Сандра пожала плечами, — но Александра пишет не из-за денег.

— Афина, иди принеси твой портрет дедушки, что висит в нашей комнате. Покажи всем.

Девочка поднялась с пола и застенчиво пошла через комнату. Вернулась она с небольшим полотном. Помедлив в нерешительности, она застенчиво улыбнулась и передала картину Манолису.

Он не узнал друга в изображенном на портрете человеке с густыми седыми волосами и смуглой морщинистой кожей. Манолис не разбирался в искусстве и не мог по достоинству оценить мастерство автора картины. Он ничего не почувствовал.

— Очень хорошая работа, — похвалил Манолис девочку, передавая портрет Танассису.

Афина опять покраснела:

— Да, ничего.

Сидящие кругом пожилые люди стали передавать портрет друг другу. Каждый, как и полагается, выражал свое восхищение. Наконец портрет оказался в руках Параскеви. Она отерла слезы:

— Тимио так гордился Афиной.

— Как же ею не гордиться? — Коула улыбнулась девочке. — Такая замечательная молодая девушка. Конечно, он ею гордился.

Девочка молча забрала портрет у бабушки и вышла из гостиной.

Тася подалась вперед:

— Вы слышали про старшего сына Вики Аннастиадиса?

Ну вот, подумал Манолис, сплетни продолжаются. Задыхающийся голосок Таси вызвал у него омерзение. При всей своей робости она всегда была стервой. Теперь он вспомнил, как прежде она радовалась чужим несчастьям. Он повернулся к Танассису, собираясь завести с ним разговор, но тот вопросительно смотрел на Тасю:

— А что с ним?

Взгляд Таси, обращенный на Танассиса, блестел.

— Его посадили.

— За что?

Тася пожала плечами:

— За кражу. Как, где и что он украл, я не знаю. Но он всегда был непутевый.

Танассис сердито фыркнул:

— Вздор. Коста — хороший парень. Надежный. На него можно положиться.

Тася поджала губы:

— Возможно, Артур. И тем не менее он — вор.

Коула забарабанила пальцами по журнальному столику:

— Постучите по дереву, чтоб не сглазить наших детей.

— Ну-ну.

Разъяренная, она резко повернулась:

— Это ты о чем, Танасси?

Старик расхохотался:

— Да так, куколка, ни о чем. Что мы на самом деле знаем о своих детях? Только то, что они нам рассказывают. А много ли они нам рассказывают?

Тася начала что-то говорить, но тут же осеклась. Манолис не был уверен, что он разобрал хотя бы слово в ее невнятном бурчании, но злость, явственно прозвучавшая в ее голосе, внезапно словно тенью накрыла всю гостиную. Манолис понял, что она хотела сказать. Вот потому-то тебя и бросила жена.И тут до него дошло, что это не Танассис решился уйти от жены. Это Елени проявила мужество и ушла от него. Интересно — она сама оставила ему детей? Или он пригрозил, что свернет ей шею, если она станет с ним судиться? Наверно, я никогда не узнаю всей правды, решил Манолис. Танассиса мучает стыд, и, имея склонность к хвастовству, он всегда будет преподносить свой рассказ в лестном для себя свете. Хотя нет, не совсем так. Манолис глянул на старого друга — погрузневшая фигура, трясущиеся морщинистые руки со старческими пятнами и пожелтевшими от никотина пальцами, складки жира на затылке. Танассис был старик, но хотел верить, что он все еще бык, полный сил. А те дни давно уж миновали. Погруженный в свои мысли, Манолис не слышал, что его друг ответил Тасе, зато увидел реакцию окружающих: Афина изумленно охнула, его жена скривила рот в злорадной усмешке. Коула Тасю никогда особо не жаловала.

— Богохульник ты, Танассис. — Тася скрестила на груди руки и отвернулась от мужчин.

— Тася, — расхохотался Танассис, — ты прямо как моя жена. Вы обе из тех, кто пресмыкается перед Богом. И это все, что мне нужно знать о религии.

Тася не сдержалась.

— Атеист, — выпалила она.

Танассис ударил в ладоши. От его громкого хлопка молодые люди на кухне мгновенно замолчали.