Посиделки с Олегом

В мире нет ничего страшнее времени. Ни какие мировые войны, техногенные катастрофы, природные аномалии, вирусы и другие навязанные обществу страхи не способны красоту превращать в уродство, а шедевры искусства – в прах. Старый городской парк, перенесший бесчисленное множество периодов упадка и возрождения всегда оставался яркой тому иллюстрацией. Его выкрашенная черным лаком ограда приглашала внутрь распахнутыми воротами, за которыми распустившиеся цветы на фоне сочных трав приветствовали каждого гостя. Только рано утром в парке не было никого из тех, кто бы мог оторвать от собственных мыслей или помешать планам.

В такие моменты прогулок в тишине и покое можно по-настоящему дать волю мыслям течь неудержимым потоком смешиваясь со внутренним диалогом. А внутренний диалог как правило у любого человека сводится к поискам базовой истины посредством универсальных вопросов. Человек не есть общественное животное, являющееся частью стада. Истинная природа человека индивидуальна и направлена только на себя, только на собственные интересы, на удовлетворение свои собственных потребностей. Осознание этого, строгая фиксация на себе самом рано или поздно приведет к осознанию базовых истин и единению с изначальным космическим разумом, представлявшим собой абсолютный вакуум. Стремление к небытию и разматериализации, фетишизация личных интересов, не желание быть частью тупого стада через достижение расширенного состояния сознания любыми доступными способами – вот единственно верный путь к просветлению.

Удивительное это время – раннее утро. Извилистые ухоженные тропинки манили все дальше и дальше и дальше вглубь парка и казалось их таинственный лабиринт никогда и никому не выучить, казалось, даже свежая трава гипнотизировала всяк туда входящего и вот она! Пробираясь сквозь поваленные недавним ураганом деревья и сломанные ветки можно было обнаружить место куда более безлюдное – тайную поляну с одним уцелевшим деревом наполовину в пруду. Там никто не мог помещать. Там никто не мог подглядывать.

Черные с широкими шнурками и белыми полосками кеды Эда прекрасно сочетались с облегающими ноги джинсами и абсолютно черной футболкой, эротично обегающей его стройное тело. В тот день он сел на траву, развязал шнурки обнажив босые ноги и, пошевелив перед этим пальцами, встал на траву, снял джинсы и майку, после чего раскинул руки, зевнув, потянулся демонстрируя утреннему солнцу свою мальчишескую грудь с постоянно торчащими сосками, подчеркивающую форму скелета слегка загорелую кожу. Обрадовавшись тому, что он не одел тем утром линз, меняющих цвет глаз или форму зрачков на вертикальную и делающих его взгляд более выразительным и инопланетным настолько, что оборачивающиеся в его след как молодые так и взрослые женщины не могли понять кто перед ними. Прототип дивного нового человека, обладающий телепатическими способностями вызывать сексуальное возбуждение у всех прохожих? Представитель внеземной цивилизации, путешественник во времени или участник правительственной программы по созданию телепатов, приятно пахнущий мужской туалетной водой Саваж и буквально насылающий эротические фантазии на женщин всех возрастов, национальностей, половой принадлежности, гендерной идентичности и сексуальной ориентации. Его безупречно тонкий стиль одежды, выбор подчеркивающих его красоту аксессуаров, уверенная мужская походка, белоснежная улыбка, а улыбаться он любил очень часто, - все это вызывала ревность и зависть как у молодых парней, желавших ему подражать, так и у взрослых уставших от жизни мужчин, белой и черной завистью пожиравших его глазами и думавших о том как хорошо бы сейчас быть таким же свежим и уж точно не импотентом; поменять жену, обзавестись парой-тройкой любовниц, ведь у него-то – у такого мачо – их должно быть целый гарем. В его черных вакуумных наушниках всегда играл транс, психоделический транс в ритме которого он жил: ездил на работу, где в городской поликлинике работал хирургом; ходил в кинотеатр на кровавые фильмы ужасов и просто трендовое кино; ездил к Вере Сергеевне за дурью, за которую приходилось расплачиваться сексом безо всяких чувств и эмоций; всегда возвращался к смыслу своей жизни – своей любимой обожаемой Диметре.