Посюстороннее (СИ)

-- Не нравится, значит. И мне. Знаешь, я думала сперва, что оно только в детстве так будет. Ну, ты мелкая, беззащитная, все тебя обижают, а вырастешь -- и все круто станет.... потом оказалось, что чем старше, тем хуже. А еще обещают всякое -- любовь там, секс, восторг неземной. Не знаю. Где это такого ебаря найти, чтобы жизнь полюбить? Хоть на минуточку! -- Марина скрежетнула зубами.

-- Я думала, тебе нравится. Ты вся такая... крутая...

-- Ага. Потому что с самого начала решила -- буду себе самое лучшее в этом мире добывать. Чтоб почувствовать это самое... удовольствие от жизни. Чтоб хлебнуть так хлебнуть. Чтоб понять, чего тут хорошего. И временами -- на пару секунд что-то мелькало... и гасло к хуям...

-- Может, тебе к психологу обратиться? Таблетки попить...

-- Таблетки пьют, чтоб не было плохо. А мне не плохо. Мне -- не хорошо. Улавливаешь разницу?

-- Да.

-- Мне бы наркотики попробовать, но подсесть боюсь. Ну и мама... жалко ее... хотя это она виновата...

Марина коротко вздохнула, а потом продолжила:

-- Бред, конечно, не верю я в это все, но... Рассказывала она мне. Как-то раз дома, когда я была младенцем еще, она оставила меня в колыбельке, а сама отошла в кухню, обед готовить. А я была неугомонная, плаксивая, спала плохо, каждые полчаса просыпаюсь и реву... Ну вот, а тут что-то тишина... Мать и встревожилась... Входит в комнату и видит: около моей кроватки женщина какая-то, в темное платье одета. На голове -- черный платок. А я сплю тихонько, соплю в две дырки. И эта женщина так спокойненько на руки меня берет... И как будто уносить собралась. Тут мама и опомнилась: откуда вообще эта тетка взялась в нашей запертой квартире? Чего она к ребенку руки тянет? Ну и как крикнула мать на нее! Женщина отступила на шаг от кроватки, посмотрела на маму и только головой покачала -- как мать мне потом сказала: у-ко-риз-нен-но. И отступила -- прямо в стену отступила -- шаг, и ушла в стену... Мать тогда еще громче завопила, я проснулась и тоже в ор, а с кухни дым валит -- там на плите еда сгорела... Болела я после этого, долго болела -- менингит. Но выздоровела, как видишь. Только думаю иной раз: зря.

-- Марин, ну ты что...

-- Ничего, Люд, ничего... Я на самом деле мать люблю. Только и живу, что ради нее. Но не хочу, чтоб мой ребенок жил так же. Понимаешь? Продолжать эту безрадостную цепь нет желания.

-- Ну а вдруг бы ребенок был... другой?

-- Не рисковая я. Знаешь, я ведь думала: просыпаюсь я, а он плачет-кричит, я к нему -- а он не меня, а ее, эту темную, зовет, чтоб пришла, забрала...

Марина взъерошила короткие светлые волосы, потом сдавила пальцами виски:

-- Что-то в голову дало... Выпивка -- вероломная сука, когда хорошо от нее, а когда -- прямо голова раскалывается...

На пальцах у Марины было много золотых колец. И умопомрачительный маникюр.

-- Все иногда ее зовут, -- наконец сказала я.

Марина только отмахнулась:

-- Глупости! По-настоящему зовут только когда такие -- маленькие, неразумные, пока не полюбили никого...

Я молчала.

-- Как только научился говорить "ма-ма" -- все ты здесь, прикован...

-- Но некоторые же... в окошко там сигают, вены режут...

-- Дебилы. Пока родители живы или еще кто, к кому хоть искорка чувства есть, живи, тварь! Тошно тебе, но живи!

У меня зазвонил телефон. Пора уходить.

-- Ты иди, я еще посижу.

Я встала и направилась к двери. У меня было черное пальто и шаль, которую я обмотала вокруг головы -- на улице холодно.

И когда я открывала дверь кафе, на стекле мой взгляд поймал мое отражение: женщина в черном -- и мне показалось -- она смотрела на меня так... укоризненно...

Рыжая глина

После похорон каждый день начинался с вопроса:

-- Не снилась тебе бабушка?

Я качала головой.

-- Не снилась.

Мама смотрела на меня с недоверием и некоторым разочарованием.

-- Мне тоже.

Мама -- мистик. Одно время она читала псалтирь по покойникам, что немало нас сестрой радовало, так как мы на целую ночь оставались одни и могли смотреть телек, ужинать, валяясь на ковре в зале, и ложиться спать глубоко за полночь.

Мама приходила с таких чтений усталая, приносила какие-то вещи -- обычно старушечьи нелепые наряды -- и рассказывала нам что-нибудь необычное.

-- Я читаю, читаю... глаза слипаются... и тут я слышу голос такой над ухом, шелестящий: "Таня!" Я сразу вскинулась и дальше читаю...

-- А покойница-то знала, что тебя Таней зовут? -- спросила сестра.

-- Ну она-то меня при жизни вряд ли знала, конечно, но после смерти-то душенька ее в комнате витала, слышала же, как ко мне обращаются...