Поскольку я живу

- Подойдет. Тань, сфотографируй их, пожалуйста.

- Прямо в больнице?

- Ну вы же из нее выйдете, - рассмеялся Мирошниченко.

- Хорошо, хорошо. Будут тебе фото. Неужели нет до сих пор?

- Таких – нет.

Она судорожно прижала ладонь к горлу и, вглядываясь в окно на другом конце больничного коридора, за которым все еще светило солнце, хотя время шло к вечеру, отсчитала несколько ударов своего сердца.

- Я сфотографирую. И где-то через час приеду, договорились?

- Я буду ждать, - сказал на прощание Дмитрий Иванович.

Таня кивнула куда-то в собственное безвоздушное пространство. И отняла телефон от уха. Мирошниченко уже сбросил. Ей оставалось только пялиться на экран и пытаться унять дрожь в руках. Одному богу известно, как она выдержала этот разговор.

Пять лет молчания – и вот оно снова. Никуда не делось. Если не делось за двадцать, то на что можно рассчитывать теперь? Медленно, как сомнамбула, она двинулась по больничному коридору в VIP-палату, где лежал Лёнечка и где сейчас его собирала Полина. Елену Петровну отпустили – нянек и без нее достаточно. Стас Штофель должен был ждать их у себя дома. А Зорина совсем забыла за эти пять минут, зачем и для чего. Димка всегда выбивал у нее почву из-под ног и заставлял испытывать сумасшедшее чувство волнения и тревоги. Раньше она считала это помешательством юности и первой любви. Сейчас – чем-то, с чем ей просто приходится существовать изо дня в день. Даже когда годами не вспоминает.

Но что могло заставить его нарушить молчание, она не знала. И боялась даже начинать гадать, потому что, давши слово их не трогать, он не трогал бы без серьезных причин.

И от этого ей снова стало страшно.

Татьяна Витальевна толкнула дверь в палату и улыбнулась дочери.

- Галка звонила, - сразу, с порога сообщила она. – Передает привет и поздравления.

- Как она? – дежурно спросила Полина, складывая в пакет машинки сына. Лёня, уже одетый, усиленно ей помогал.

- Как всегда. Жалуется на невестку, - задумчиво ответила мать, глядя на дочь. И на внука. Будто бы искала в них сейчас что-то, что могло заставить ее думать, что этот приезд что-то значит. И понимала – не значит. Когда от нее самой осталась половина сердца – она отдала все оставшееся Плюшке. Выросшая Плюшка – не сумела того же сделать для сына. Либо у нее не было теперь и половины.

- Вы готовы? – наконец, спросила она.

- Готовы, - сообщил мальчишка.

- Молодцы! – в тон ему обрадовалась бабушка. – А мама готова?

Полина бросила быстрый взгляд на мать и кивнула.

- Ну и замечательно, - продолжала забивать паузы своим щебетом Татьяна Витальевна. – Тогда идем.

Она легко подхватила сумку с вещами Лёни и, взглянув на светловолосого голубоглазого мальчугана (природа определенно отожгла), ухватившегося за По?лину руку так крепко, будто боялся ее отпустить, с трудом подавила тяжелый вздох. Сегодня у нее была другая задача. И она очень хорошо это понимала. Штофель не жаловал ее никогда, и сегодня пригласил на Лёнькин день рождения исключительно в качестве громоотвода. Кто-то в семье должен представлять собой классического ее члена. Родители Стаса, классические евреи, так и не принявшие Полину, на это звание вряд ли могли претендовать. К тому же, их и не было в стране, уехали в теплые края. А Плюшка… Плюшка – это Плюшка. У нее все через силу. И она даже не пыталась этого скрывать. Может быть, потому Лёнька так отчаянно вцепился сейчас в ее ладонь? Дети все чувствуют.

Выйдя на улицу, Татьяна Витальевна снова разулыбалась и проговорила:

- Солнце такое! Люблю, когда день начинает увеличиваться. Поль, давай я вас возле тех магнолий щелкну, а?

- Ну щелкни, - усмехнулась Полина и подошла к деревьям, про которые сказала мать. Рядом, не отставая, семенил Лёнька.

- На руки его возьмешь? Чтоб лица рядом.

Полина подхватила сына, и тот, обняв ее за шею, крепко прижался к ней, насколько хватало его силенок.

- Лёнь, скажи сы-ы-ыр!

Ребенок в точности повторил бабушкину мимику, с энтузиазмом при этом выводя букву «Р». Так Татьяна Витальевна и сделала несколько снимков на камеру телефона. На светлые По?лины волосы легко ложилось солнце, заставляя их посверкивать под лучами. Ветер разметал серебристые нити, а Зорина подумала, что никогда не видела ничего красивее. Лучше лебедей в Черноморске. Лучше всего на свете.

Ну почему же нет, как не было, чуточки счастья? Или проклятье матери легло и на дочь?

А ведь Татьяна Витальевна, несмотря ни на что, чувствовала себя счастливой, пусть и всего лишь в половину сердца, до По?линых двадцати лет, пока не появился Ваня. Она себя собрала по кускам, а дочь – нет. Даже выйдя замуж, даже вырвавшись на свободу. Даже добившись в карьере того, о чем и мечтать не могла. Музыка – спасение. Но не отдушина. Сын – неизбежная часть жизни, но не главная ее составляющая.

Магнолии красиво устроились на По?линых плечах, будто бы обнимая ее. И их розовый цвет делал светлый дочерин взгляд еще более голубым, холодным. Совсем как у Димы. И совсем как у Лёньки, похожего на нее как две капли воды. Штофелевская только ямка на подбородке.