Поскрёбыши

Так Олег безрезультатно-поэтично скатался во Мценск. Его благоверная Ксения слова поперек не сказала. Не всё коту масленица, будет и великий пост. Со склада Олега вскоре поперли. Уж больно не любил сам таскать – спихивал на шофера, какой от заказчика. То и были на него жалобы. Это вам не кадилом махать. Ксения устроила его рядом в Кучине охранником при сберкассе – сорокалетнего мужика. Вся работоспособная Россия стоит что-нибудь да охраняет, неведомо от кого.

Ну что, исполнилось Никитушке десять. В пятый класс его записали понарошке: историю-георафию не осилил. Зато занял первое место на конкурсе «Щелкунчик». Играл с Ларисой за кулисой. А черти, сделавшись невидимы, так возле него и сидели на всякий пожарный. Когда стали люди Никитушке хлопать, он было и сам захлопал в ладошки, но черт его быстро одернул. Позвали в консерваторию, чтоб поиграл профессорам свои сочиненья. Еще и еще звали. Лариса все деньги на такси проездила – от Воробьевых с Песчаных улиц до Большой Никитской. Пришлось чертям воровать. Ничего, наворовали тысяч этак пять, а где – их ведь не спросишь. Подсунули Ларисе в сумку, она только услыхала, как замок щелкнул. Лучше у чертей взять, чем у Воробьевых просить. А черти на воровство подсели – пришлось потом летом Иван Антонычу розгой отучать.

Вечера в Москве сделались темны, деревья белые качаются. Афиши консерваторские освещены, в классах свет горит, и музыка оттуда. Никитка уснул в уголку большой комнаты на бархатной кушетке с изголовьем. Лариса сидит, глаза прикрыла, а сама слышит: профессора негромко обсуждают, что с Никиткой делать. Случай непростой. Черти на подоконниках за тяжелыми шторами копытами болтают – им тоже не безразлично, чертям. Не жить Никитке во Мценске, не звонить в колокола, разве что на каникулах. Черти знают слово «каникулы», сиречь песьи дни, еще с Олеговых семинарских времен. Как бы не разбилась только-только сложившаяся пара: Иван Антоныч с Ларисой. Черти столько сил положили, чтобы их согласовать. Иван Антоныч уж подсел на семейную жизнь. Сыновья у него – отрезанные ломти. Теперь закрутится Лариса в Москве: тут улыбнись, там поклонись. Консерватория уж договорилась с благотворительным фондом «Новые имена». Оплатят Ларисе с Никиткой комнату, снятую в переулке за большой Никитской (Никитиной улицей). Дадут Никитке именную стипендию. Историю-географию, биологию-зоологию Лариса сама будет рассказывать внуку на доступном уровне. Учебники выдадим. Алгебру, геометрию, физику, химию – похерить. Из языков только крохи итальянского, то есть музыкальные термины. Спросили Ларису: согласна ли сотрудничать. Согласна, она человек жертвенный. Черти смирились со своей участью: жить в коммуналке с длинным коридором и высоким дореволюционным потолком, за толстыми стенами. Спать на широких подоконниках, за цветочными горшками, жуя с досады столетник. Делать нечего – черти собрали полный оброк не бесовских, скорее человеческих чувств и свалили к ногам спящего Никиты. Подсели на общенье с людьми. Видно, люди пока еще более совершенны. Венец творенья, блин.

Затужил Иван Антоныч на своей колокольне: желанная жена и названный внук далече. Не станет Никита застенчивым звонарем, а станет непонятным человеком – композитором. Будет сочинять беспокойную музыку, еще чего доброго уедет из России. И Лариса за ним точно хвостик. Он ведь сам ни поесть ни одеться не сообразит. Как только он ноты понимает – чудеса да и только. От лукавого всё. Нанизаны черные кляксы на палочку. Тьфу. Помрет Лариса – кто за ним, убогим, присмотрит? за него ни одна девушка не пойдет. При церкви надежней. Батюшка назначит послушанье какой-нибудь старушке за звонарем ходить. Да полно тебе каркать-то, Иван Антоныч. Уж швед Нильс ошибся в судьбе своего пасынка. Ошибешься и ты. Сам изволишь видеть, какая сложная у него линия жизни. Хорошо тебе при церкви, пока церковь стоит. Воспомни семнадцатый год. Перекрести лоб и не ропщи.

Ярким февралем пришли студенческие каникулы. По осевшему снегу прихала во Мценск чуть поседевшая Лариса с серьезным Никитою. Глядит звонарь не наглядится. Не звонаренок, а рослый отрок – дружка звонаря. Пошли вдвоем на колокольню пасти весенние облака. Только домой вернулись, пообедали – Никита за свои синфонии. Из чемодана с колесами вылезли трое подросших чертенят. Поют в передней скверными голосами: до-ми-соль-ми-до… до-ми-соль-ми-до. И так до бесконца. Боле ничего не освоили. Но не гнать же их из дому. Сроднились как-никак. Кабы не они – не заговорил бы Никита. Нельзя нам без своего беса. Уж так повелось. Не нами началось, не нами кончится. Иван Антоныч вздыхал, но терпел. Каялся на исповеди. Однако отец Анатолий и сам в церковных сенцах ИХ заставал, то и не удивлялся. Свои мценские черти уж не в диковинку. Глядишь – уживемся и с московскими И допускал Иван Антоныча к причастию.