Посланец старейшин

– Чет! – вдруг воскликнул он.

Она замерла и уставилась на него, зная, что Форсайт мертв.

– При чем тут Чет?

– Дело не в Чете. В Шепарде! Я ведь оставил их с Юсефом! – он подумал о емкостях с тритием, обнаруженных на той бруклинской квартире, казалось, целую вечность назад. И тут мозг Алексея лихорадочно заработал. Ротштейн о Юсефе ничего не знал.

– Шепард и Юсеф, – глухо пробормотал он, только сейчас сообразив, что эти двое до сих пор находятся где-то наедине друг с другом. Специальный агент Брайан Шепард вел свою собственную войну, поскольку всегда ненавидел правила, мешающие ему выполнить свою работу до конца.

– Боже мой!

* * *

День 13. 15.10, восточное поясное время.

Окровавленные пальцы Шепарда одиннадцать раз подряд отчаянно набирали номер на телефонном аппарате, а сам он едва не задыхался от спешки. Казалось, прошла целая вечность, пока ему ответили. Разговор, ведущийся по этой линии, невозможно было записать, она миновала любых операторов и выходила прямо на личного секретаря.

– Офис мистера Ротштейна, – ответил женский голос.

– Это специальный агент Шепард. Соедините меня с шефом – срочно!

– Да, агент Шепард, но он сейчас… в туалете.

– Так вытащите его оттуда, и быстрее, быстрее! Ситуация чрезвычайная! Действуйте!

– Эээ… один момент, агент Шепард.

– Да беги же за ним, тупая стерва!

Молчание продолжалось без малого тридцать секунд, показавшихся ему целой жизнью. Дрожащими пальцами Брайан вытащил сигарету из пачки, закурил и несколько раз жадно глотнул дым. Легкие его горели, грудь, казалось, готова была взорваться. Тридцать секунд могли стоить восьми миллионов человеческих жизней, а этому козлу приспичило в туалет! А если он отправился не по-маленькому? Вдруг ему приспичило по-большому? Значит, потребуются еще секунды на то, чтобы подтереть задницу! Проклятье!

В Нью-Йорке был обычный рабочий день. Сайяф слышал, что американцы называют этот город «Большое яблоко», вот только не мог понять почему. Какая связь между Манхэттеном и яблоками? Это оставалось для него полной загадкой, поскольку вокруг было стекло и бетон, а вовсе не фруктовые сады. Он знал, что ему надо переодеться. Иначе он выглядел подозрительно, именно как мексиканец, совсем недавно пересекший границу, но когда эта мысль пришла ему в голову и он совсем уже было решил купить деловой костюм и галстук, чтобы выглядеть как самый обычный житель Нью-Йорка, то понял, что времени на это уже не остается. Приходилось болтаться в прежнем обличье, хотя никто из множества проходящих мимо людей даже не удостоил его взглядом. Местные жители были слишком заняты своими делами, туристы же, как им и положено, разинув рот, искали, что бы еще снять на фотокамеру.

Он страшно хотел спать, но не обращал на это внимания. В грузовике он ни на секунду не сомкнул глаз, надо было постоянно следить за сумкой. Сайяф просто не мог допустить, чтобы сорвалось дело, порученное ему Аллахом. Но поездка здорово утомила его, впрочем, сейчас это уже не имело значения. «Теперь уже ничего не имеет значения», – подумал он, прислоняясь к металлическому ограждению на пересечении Седьмой авеню и Бродвея и глядя на электронное табло биржевых курсов «Насдак». Это самое табло он видел по телевизору и хорошо его запомнил.

На небе не было ни облачка, в этот весенний день солнце буквально заливало толпы людей, снующих в разных направлениях. На улице было полно такси и автобусов, то и дело раздавались гудки. Все заполнял никогда не прекращающийся шум делового перекрестка мира. Сайяф снова взглянул на часы. Оставалось еще восемнадцать минут, которые уже начинали казаться часами. Очень важно не нажать кнопку раньше, поскольку момент Очищения был назначен именно на время его третьего намаза. Как прекрасно, что таким образом он посвящает себя Аллаху! Это стало частью плана, столь тщательно разрабатывавшегося последние шесть месяцев.

Сайяф наблюдал, как мимо проезжает двухэтажный туристический автобус. Несколько человек, устроившихся на открытом верхнем этаже, заметили его и, улыбаясь, сделали по паре снимков. Кое-кто даже приветственно помахал ему, но он не обращал на них никакого внимания, ведь, когда все кончится, его фотография не будет иметь никакого значения. Впрочем, ничто уже не будет иметь никакого значения, поскольку сама жизнь изменится. Америка вступит в новый период своей истории, великая империалистическая держава перестанет быть таковой. Она будет поставлена на колени шквалом огня и бесчисленными смертями, гибелью миллионов ничего не подозревающих мужчин, женщин и детей, которые так никогда и не узнают, что случилось, почему на них рушатся небоскребы.