Послание из прошлого

Из колонки раздался взволнованный детский, его собственный голос, — сначала дрожащий, но с каждым словом этот голос креп, набирал силу и уверенность… Запись закончилась и его рука уже потянулась, чтобы нажать кнопку «Стоп», когда колонка поперхнулась, послышался треск, и к своему удивлению он услышал странный, незнакомый, но вместе с тем будто бы не раз слышанный им мужской баритон:

— Я тебя слышу, — сказал мужчина, явно волнуясь. — Я тебя слышу. Ты не один. Я с тобой, здесь…

Витя отпрянул от магнитофона — так неожиданно прозвучал незнакомец. Он знал эту бобину очень хорошо, прежде чем записывать на нее что‑либо, он десять раз переслушал ее шипящую тишину, чтобы не дай бог не стереть новой записью папин голос или что‑нибудь важное. Он был уверен, что никакого голоса там и в помине не было.

— Что же это? — прошептал Витя, дрожа от испуга. — Неужели… неужели его кто‑то услышал? Неужели сигналы из этого микрофона не просто записываются на пленку, но еще и транслируются куда‑то далеко‑далеко?

Есть только один способ это проверить, — подумал он, протягивая дрожащую руку к красной кнопке «Запись».

На первом этаже подъезда хлопнула входная дверь, по лестнице застучали каблучки — это была мама. Он узнал бы ее поступь из тысячи других шагов.

— Быстрее, быстрее! — опрокинув кружку с водой, он нажал на кнопку записи. Нужно еще успеть собрать магнитофон и спрятать его в шкаф!

Трясущимися руками он придвинул микрофон.

— Ты кто? — Витя едва сдерживал дрожь в голосе. — Ты кто? Ты меня слышишь? Ты меня правда слышишь?

В замочной скважине провернулся ключ. Верхний замок. Потом нижний. У него есть секунд пятнадцать‑двадцать.

Витя остановил запись, вытянул шнур питания из розетки, нацепил крышку на корпус магнитофона и кряхтя, стащил его со стола. Аппарат отказывался влезать в шкаф, цепляясь то за мамин плащ, то за одеяло на дне, то за постельное белье. С громадным трудом он запихнул его внутрь в тот самый момент, когда дверь отворилась и мама с порога сразу же позвала его:

— Витя! Вить! Ты дома?

Запыхавшись, он перевел дыхание и откликнулся:

— Дома, мам… сейчас…

Кое‑как задвинув дверцу шкафа, он схватил свою майку и промокнул разлитую по столу воду. Не должна заметить.

— Ну, где ты там? Иди возьми сетку, тяжело…

Витя побежал в прихожую, обнял маму, взял сетку с продуктами и понес на кухню.

— Как день прошел? — спросила мама. — А почему ты не на улице? — удивилась она. — Максим гуляет, спрашивал, где ты…

— Я… — судорожно соображая, подал он голос из кухни. — Я… зачитался…

— Так я и думала, — сказала она. — Жюль Верн?

— Ага!

— Слишком много ты читаешь. Смотри, делай перерывы, а то зрение сядет. Иди, в мяч с ребятами поиграй.

— Да, мам, иду!

Он разгрузил сетку, выскочил из кухни, натянул кеды и чмокнул ее в щеку.

— Я люблю тебя, мамочка!

— Я тебя тоже люблю, сын. — Она серьезно посмотрела на него, и в ее глазах он прочитал и печаль и благодарность и… что‑то еще. Что‑то неуловимо важное.

* * *

Кажется… не заметила… — подумал он, глядя на огромный шкаф, освещенный яркими лучами утреннего солнца. Мама уходила на работу к девяти — в шкафу висели ее платья, и она, конечно же, выбирала одно из них, пока он спал. На кухонном столе Витя нашел записку: «Завтрак на столе, много не читай, сходи погуляй и обязательно напиши письмо бабушке. Целую, мама».

Но Витя даже не взглянул на приготовленный завтрак — вареное яйцо, сосиску и два кусочка прожаренного с маслом хлеба.

Весь день! — подумал он. — У меня есть весь день, чтобы…

Мигом подскочил он к заветному шкафу, распахнул дверцы… и сердце его замерло. Магнитофона не было на месте.

Шкаф был таким большим, что, возможно… он просто его не заметил. Обшарив всю нижнюю полку, Витя почувствовал, как на глаза навернулись слезы.

— Нет, не может быть… — вырывалось у него. — Мама все‑таки заметила… она… она как‑то сказала, что нужно сдать магнитофон в комиссионку…

От ужаса Витя почувствовал тупую ноющую боль, разлившуюся по всему животу — кортизол, гормон стресса сковал его волю, в мгновение ока превратив в беспомощного маленького мальчика.

Размазывая слезы, он заглянул во все углы небольшой двухкомнатной квартиры — отодвинул шторы, проверил подоконники, пошарил в чулане, заглянул в санузел и даже нырнул под кровать. Пусто! Бобины, которые он складывал в нижний ящик шкафа, тоже пропали. Та самая бобина, на которой он услышал странный голос — исчезла.

Почувствовав какое‑то странное опустошение, будто бы его предали, Витя напялил тапки и вышел на лестничную клетку.

— Только бы она была дома… только бы она была дома, — повторял он как заклинание.

— Витя? Что случилось? — Тетя Оля, открывшая дверь, всплеснула руками.

Он едва не разрыдался на пороге.

— Тетя Оля! Можно… можно мне позвонить… маме?

— Господи… что случилось?

Она посторонилась, впуская его в квартиру.

От слез он практически ничего не видел — только желтый корпус телефона, диск и трубку.

Он набрал номер.

Мама работала экономистом в прачечном комбинате и в отделе телефон был только у начальника.

— Прачечный комбинат, Косенков слушает.