Послание из прошлого

— Помилуйте, голубчик… — взмолился доктор, — я, к сожалению, не невролог, а у вас явно функциональное расстройство… возможно, вы где‑то сильно ударились и теперь вас мучают эти головные боли. Что же вы мне сразу не сказали… в таком случае гипноз вам противопоказан и, прямо скажу… даже опасен. В каком‑то смысле не исключена возможность, что в ходе такого гипноза вы можете подменить свою личность вымышленной, придуманной… и что тогда делать? — старый врач вздохнул, медленно снял белый халат и повесил его на спинку вытертого до блеска кожаного кресла.

— То есть… по‑вашему, я все это выдумал? Так, что ли?

— Ну зачем же — все? Реальность смешалась с фантазией и теперь сложно их разъединить, сложно понять, где вымысел, а где реальность, — миролюбиво ответил доктор.

В комнату кто‑то тихонько постучал.

— Софочка, это ты? Мы уже заканчиваем.

— Яша, у вас все хорошо? Я слышала голоса…

— Да, все замечательно, через пять минут я выйду.

Шаги за дверью удалились.

Виктор взглянул на доктора.

— Я хочу повторить. Я хочу повторить сеанс.

— Это невозможно. — Теперь уже голос доктора был жестким и даже немного злым.

Виктор сжал кулаки.

— Назовите цену.

— Молодой человек. Дело не в цене. А в том, что вы можете буквально сойти с ума, можете умереть на этой кушетке, вы меня понимаете?

— Лучше уж я умру, чем буду жить как химера, не в силах отличить правду от лжи, сон от яви…

— Но вы же что‑то видели сейчас? Попробуйте разобраться… а голоса, мы все их слышим, поверье опытному психологу… я работал на войне, в горячих точках… — Яков Абрамович снял с полки черно‑белую фотографию в тонкой рамочке, всмотрелся в нее, потом вернул обратно на место. — Хотите историю? — Он посмотрел на дверь, видимо, вспомнив обещание, данное жене, потом махнул рукой. — Был у меня в Афгане один друг… мы познакомились… да, в общем‑то нет, мы не знакомились, это судьба так распорядилась — я оперировал тяжелораненого бойца, пытался спасти ему ногу, когда начался жесткий обстрел, и на кишлак, где мы обосновались, пошла волной атака моджахедов. Все бы ничего, командир вызвал вертушки, не первый раз это случалось. Раненых должны были вывезти, потому что такие операции в полевых условиях проводить нельзя, просто нет условий. Но я понимал, что боец просто не выдержит.

Было очень жарко. Настолько жарко, что с меня лил даже не пот, а потоки жидкости и в голове все перемешалось — выстрелы, взрывы, пыль, оглушающий рев, эти гортанные крики и среди них голоса наших, которые я будто бы узнавал, различая даже кто это кричит. Мне нужно было сшить разорванную артерию, иначе ногу через пару часов пришлось бы отнять… представляете, как это сложно в таких условиях⁈

Виктор отнял руки от головы и завороженно слушал. Перед его глазами, чуть ли не касаясь верхушек глинобитных домиков — саманов, пронесся вертолет и выпустил ракету. Он увидел дом, низенький, серый, даже скорее — глиняный сарай с маленьким окошком, увидел, как к этому сараю подбегает человек в черной жилетке и чалме на голове — в его руках был автомат. Не забегая внутрь, этот человек кидает в окошко гранату и тут же исчезает за стеной.

— Понимаете? Я вижу, как она катится прямо под мои ноги, крутится вокруг своей оси, словно бешеная юла, а я держу в руках иглу и зажим и не могу отпустить, ты понимаешь? Если отпущу зажим, то все, конец!

И что важнее, как вы думаете?

Виктор опустил взгляд и увидел перед собой, прямо на полу ту самую гранату — она бесшумно вертелась меж его кроссовок и он завороженно смотрел на этот смертельный танец.

— Что же было потом? — спросил Виктор пересохшими губами. Тело его одеревенело, он буквально не мог пошевелиться. Только лишь сердце гулко стучало в его стесненной груди.

— Дальше? — доктор снова посмотрел на дверь, будто бы опасаясь, что с той стороны его могут услышать. — Дальше случилось нечто странное… о чем я до сих пор предпочитал помалкивать. Раньше за такое сразу комиссовали и отправляли на курсы лечения галоперидолом. Теперь‑то конечно, с такой историей прямая дорога на Рен‑ТВ… — он замялся. Было видно, что история не дает ему покоя и он давно хочет освободится от ее чар, да только вот, судья по всему, выговориться было некому. — Не поймите меня превратно, будто бы я каждому встречному только и рассказываю это… просто после вашего сеанса и того, что я услышал… мне показалось…

— Теперь я всему поверю… — тихо сказал Виктор, глядя в пол, где не прекращая и даже ускоряясь, продолжала вертеться смертоносная граната.

Звук от ее вращения, от ее трения о пол был настолько ужасным, настолько гнетущим, скребущим за душу, что Виктору хотелось ее пнуть, чтобы отбросить подальше — вон из комнаты, в ту дверь из‑за которой пару минут назад донесся голос супруги доктора.