Послание из пустыни

— И ты… — сглотнул я, — ты кого-нибудь убил?

— Какая тебе разница? Скажи лучше: хочешь быть с нами?

В ту ночь мне преподносили один сюрприз за другим. Навалилось сразу слишком много. Мир изменился до неузнаваемости. Все предстало в ином свете, хотя света, собственно говоря, не было, стояла кромешная тьма. Нет, убивать я бы не смог. С каждым убитым умирала бы и часть меня. Что я и выложил Товии.

— Но разве не умирает часть тебя и тогда, когда люди гибнут от рук римлян и их пособников?

— Все-таки я боюсь. Может, есть другой способ?

Товия пожал плечами:

— Ладно, поехали.

Я старался не отставать. Когда мы удалились в пустыню, я прокричал ему:

— Обязательно должен быть третий путь! Средний между действием и бездействием. Он существует…

— Значит, ты не с нами?

Товия произнес эти слова громко, но довольно равнодушно. Как будто ему не было до этого дела. Как будто он просто разглядел всю мою подноготную.

И так же безразлично добавил:

— Наверное, придется тебя убить. Теперь ты знаешь, кто я такой.

— Я не предатель.

— Ты же предал Иоханана!

— Он доносчик.

— На которого донес ты.

Наконец Товия придержал ишака. Оборотился ко мне. Улыбнулся.

— Пойми, наступит день, когда нам будет не до обсуждения этих вопросов. Мы оба станем старше, и нам будет угрожать реальная опасность. Тогда это будет вопрос жизни и смерти.

И такой день наступил, хотя намного старше мы к тому времени не стали.

Товия терпеливо растолковал мне, что для освобождения узников следует дождаться «подходящего случая». Если бы мы в ту ночь прикончили палача из лука, толку от этого не было бы никакого. Место одного истязателя заняли бы другие. Тюремщиков там хватает. Сами арестанты ослабели. Зилотов поблизости нет.

— А ты… от тебя проку было бы мало.

— Ничего подобного. Я мог бы…

— Довольно, Иисус. Я знаю, намерения у тебя самые благие.

Я вскипел от гнева:

— Ты хочешь сказать, я ни на что не гожусь?

— Тут нужна тренировка. Нужна стратегия. Надо давно и точно знать, чего ты хочешь. Надо зайти по этому пути так далеко, чтобы не думать о возврате.

После таких назиданий он обычно уходил, а они оставались витать в воздухе над полем, где мы трудились.

Словно письмена, которые касались нас всех.

Касались Иоханана. И хромого монаха. Касались тех моих сверстников, что гнули спины под палящим солнцем, и тех, что выходили из монастыря с восходом солнца, пока еще рассеивался ночной туман. Каждого из них слова Товии объясняли по-своему. И я видел, что многие, в том числе я сам, были людьми слабыми, тогда как другие обретали силу. Это было слышно по их разговорам — даже о самых, казалось бы, пустячных вещах. Это было заметно по тому, как они, кланяясь земле, орудовали мотыгой между рядами бобов и масличных всходов.

«Не думать о возврате».

А несколько самых юных послушников, затаившись посреди горчичного поля, шептали:

— Давайте сбежим к морю.

И они, пригибаясь, пытались скрыться с рабочего места, но их обнаруживали и водворяли обратно.

«Не думать о возврате».

А внизу ехал по дороге в Иерихон старик. Вез на продажу ткани, весело переливавшиеся в его тюках желтым и красным. У источника он спешился и зачерпнул испить воды.

«Не думать о возврате».

А в долине ходили меж лачуг женщины с кувшинами — мелькнут на миг и скроются. О чем они вели речь, какие загадывали желания, какие лелеяли мечты, какие их надежды не сбылись? Знали ли они о начертанных в воздухе письменах? Не древних, а самых что ни на есть современных… О словах, что могут прийти издалека или из ближайшего их окружения, словах, побуждающих к действию, словах, которые на следующей неделе или в следующий миг вынудят этих женщин ходить другой дорогой, иначе гнуть спину и воздерживаться от речей, сегодня легко и свободно слетающих с их губ.

— Если ты спросишь меня о насилии, — говорил Товия, — я могу сказать одно: оно есть. Причем совсем рядом, поскольку к нему прибегают везде и всюду. Теперь ты это знаешь. Как знаешь и то, что необходимо защищаться. Все очень просто. Такие вопросы могут задавать лишь наивные люди, идущие по жизни с закрытыми глазами.

Итак, однажды настало время действия. Ночью Товия покинул монастырь, и я последовал за ним. Когда он пришел туда, где стояли ослы, там уже собрались люди, целый караван.

— Возвращайся, — велел мне Товия.

— Нет, я хочу с тобой.

— Я тебе запрещаю.

— А что, собственно, будет такого?

— Мы идем вызволять друзей. Тебе там делать нечего.

Я не послушался. И бежал вдогонку до самого Иерихона. Увы, я опоздал. Зилоты сумели взять приступом темницу, но их ожидала засада. Часть узников удалось освободить, другие погибли.

Погибло и много римлян. Но зилотов кто-то предал. Из груди шедшего мне навстречу Товии текла кровь. Я кинулся к нему, подставил плечо, на которое он оперся.

— Ты что, не слышал? Я велел тебе вернуться.

— Я помогу тебе залезть на осла.

Товия горько рассмеялся:

— От этого будет мало проку. Жить мне осталось недолго. Разве ты не видишь во мне смерть?