Послание из тьмы

Я не отношусь к числу трусов и обладаю большой физической силой. Неожиданность нападения, вместо того чтобы ошеломить меня, предельно напрягла каждый мой нерв. Тело следовало инстинктам, прежде чем разум успел осознать весь ужас моего положения. В одно мгновение я крепко обвил существо двумя руками и решительно, со всей силой сдавил его на уровне своей груди. Через несколько секунд костлявые руки, сжимавшие мое горло, ослабили хватку и я снова смог дышать. Затем разразилась напряженная борьба. Окутанный полнейшей тьмой, я был абсолютно несведущ в природе существа, столь внезапно атаковавшего меня. Моя хватка постоянно норовила соскользнуть из-за, как мне показалось, совершенной наготы противника. Он кусал меня острыми зубами за плечи, шею, грудь, и я был вынужден каждую секунду защищать горло от жестких проворных рук, которые не мог сдержать никакими усилиями. Для того чтобы избавиться от стечения этих обстоятельств, мне потребовались все силы, умения и мужество, коими я обладал.

Наконец после немой, беспощадной, обессиливающей борьбы я невероятными усилиями одержал верх над соперником. Прижав колено, предположительно, к его груди, я понял, что победил. С минуту я переводил дыхание и слышал, как существо задыхалось во тьме, чувствовал безумное биение его сердца. Оно, очевидно, было столь же истощено, сколь и я, и это меня успокаивало. Тогда я припомнил, что, ложась спать, обычно кладу на ночь под подушку большой желтый карманный платок. Я сразу нащупал его, а через несколько секунд связал существу руки.

Теперь я чувствовал себя в относительной безопасности. Мне не оставалось ничего, кроме как зажечь свет и посмотреть, что собой представлял мой ночной враг, после чего разбудить домашних. Признаюсь, мои действия диктовались гордостью, не позволяющей поднимать тревогу раньше времени: я хотел совершить поимку в одиночку и без чьей-либо помощи.

Ни на миг не отпуская захвата, я соскочил с кровати на пол, волоча пленника за собой. Нужно было приблизиться на пару шагов, чтобы зажечь лампу, – их я делал с величайшей осторожностью, держа существо железной хваткой. Наконец я смог дотянуться до крапинки голубого света, сообщавшей мне о местонахождении газового рожка. Молниеносным движением я впустил в комнату полный поток света. Затем повернулся, чтобы взглянуть на пленника.

Не могу даже попытаться дать какое-либо определение чувствам, испытанным в миг, когда я включил лампу. Полагаю, я завопил от ужаса, поскольку менее чем через минуту моя комната заполнилась жильцами дома. Я и теперь вздрагиваю, вспоминая это кошмарное мгновение. Я не увидел ничего! Одной рукой я крепко охватывал задыхающуюся телесную форму, а другой со всей силой держал горло, теплое и такое же плотское, как мое собственное; и все же – несмотря на эту живую сущность в моей хватке, чье тело было прижато к моему, и яркий свет газового рожка – я не увидел совершенно ничего! Ни контура – словно это была иллюзия!

Даже теперь я не осознаю́ всей ситуации, в которой оказался тогда. Не могу я припомнить и ее детали. Воображение тщетно пытается объяснить ужасный парадокс.

Оно дышало. Я чувствовал его теплое дыхание на своей щеке. Оно отчаянно сопротивлялось. У него были руки, которыми оно вцепилось в меня. Его кожа была такой же гладкой, как моя. Оно прижималось ко мне, твердое, как камень, – и все же оставалось совершенно невидимым!

Не знаю, не испытал ли я в тот миг обморок или умопомрачение. Должно быть, меня спас некий чудесный инстинкт. Вместо того чтобы отпустить нашу кошмарную загадку, я будто получил дополнительные силы в минуту ужаса и сжал ее еще крепче с такой необычайной силой, что почувствовал, как создание задергалось в агонии.

Лишь тогда Хаммонд ступил в комнату во главе всех домашних. Едва увидев мое лицо – что, полагаю, представляло собой кошмарное зрелище, – он бросился вперед с криком:

– О Господи! Гарри, что случилось?

– Хаммонд! Хаммонд! – вопил я. – Подойди. Это кошмарно! На меня что-то напало в постели. Теперь я держу его, но не вижу! Я его не вижу!

Хаммонд, явно пораженный неподдельным ужасом на моем лице, с тревогой и изумлением сделал один или два шага вперед. У остальных вошедших вырвалось хихиканье, хорошо мною расслышанное. Этот сдержанный смех привел меня в ярость. Смех над человеком в моем положении! Это было наихудшее проявление жестокости. Лишь теперь я понимаю, отчего вид мужчины, яростно сражающегося, как им показалось, с воздухом и зовущего на помощь в борьбе с видением, представлялся смехотворным. Но тогда ярость к осмеивающей меня толпе была столь сильной, что, будь у меня возможность, я бы забил их на месте.

– Хаммонд! Хаммонд! – снова завопил я в отчаянии. – Бога ради, подойди ко мне! Я держу это… нечто, но это ненадолго. Оно пересиливает меня. Помоги мне! Помоги мне!

– Гарри, – прошептал Хаммонд, подходя ко мне, – ты слишком много куришь.

– Клянусь, Хаммонд, мне это не чудится, – так же тихо ответил я. – Разве не видишь, как оно трясет меня всего, когда сопротивляется? Если не веришь, убедись сам. Почувствуй его – потрогай.