Послание к коринфянам

– Но ты же сам в этом виноват, – сказал Лука. – Ты не любишь людей, которых – и вызвал к жизни. Ты сделал человека оружием в борьбе между собой и Дьяволом. Бедный несчастный человек! Чтобы не случилось, он все равно проиграл. Победит Сатана – и он лишится блаженства небесного, победишь ты – и блаженство земное превратится в непрекращающуюся юдоль страданий. А почему, собственно, мы должны быть на чьей-то стороне? Почему мы должны вмешиваться в чужую битву? Цели этой битвы нам непонятны, существа, ведущие ее, чужды нам по своей природе, достается, между прочим, и от того и от другого: то гнев божий, то козни Дьявола, не удивительно, что человек, в конце концов, махнул на все это рукой: делайте что хотите, только оставьте меня в покое. Лично я считаю, что это – самая правильная позиция, во всяком случае, наименее уязвимая, позволяющая человеку сохранить собственное достоинство. Что же касается власти Дьявола, то тебе следовало явиться к нам несколько раньше, только и всего. Не теперь – седьмой раз подряд, а – раньше. Если бы ты пришел раньше, то, возможно, занимал бы сейчас то же место, какое занимает у нас Князь тьмы – если только он действительно Князь тьмы, если он не самозванец, чего у нас в мире тоже хватает…

– Да, – сказал человек в хитоне. – Наверное, ты прав. Я даже думаю, что ты абсолютно прав. Но ты прав именно, как человек. Понимаешь, есть правота отца и есть правота сына, есть правота плоти и есть правота духа, возвышающегося над ней, есть правота Бога и есть правота Человека, я нисколько и ни за что не осуждаю тебя, в том-то и беда, что мы оба – правы… – Он с натугой, как будто ему не хватало ширины смуглых век, неторопливо моргнул и добавил, явно через спазм выталкивая слова из узкого горла. – Ты не хочешь, чтобы я оставался здесь, не волнуйся: для тебя все обойдется благополучно. Правда, сейчас тебе лучше удалиться отсюда, – потому, что свершается, потому, что они идут. Они идут за мной – я это чувствую…

Человек сглотнул, двинув кадыком под нежной просвечивающей кожей, и Лука вдруг понял, что он – боится. Может быть, он, конечно, и всемогущ – тогда, когда царит над Вселенной, но сейчас он – просто человек, и как человек он подвержен самому худшему. Он – боится. Он боится боли, которая образует его крестный путь, он боится страданий, ждущих его в момент распятия, он боится смерти, несмотря на то, что выйдет из нее обновленным. И конечно, он хотел бы избежать всего этого. Он был настолько несчастен и одинок, что Лука чуть было не схватил его за руку и не крикнул: Уйдем отсюда вместе! Я помогу тебе!.. – но все-таки перед ним сидел не человек, а бог, принявший облик человека, и поэтому он ничего такого не сказал, а лишь выпрямился и довольно сухо кивнул на прощание.

А человек в хитоне вытянул руку – чтобы перекрестить. И вдруг рука его остановилась.

– По-моему, ты не нуждаешься в благословлении?

– Нет, – ответил Лука.

Он вышел из сарая и прикрыл за собой дверь, приподняв ее и затворив до упора. Можно было еще навесить замок, но это было уже слишком. Поэтому замка он вешать не стал, он лишь бросил лопату и грабли – как будто в сарай давно не заходили, он догадывался, что не успеет, и он действительно не успел, – потому что он только еще подходил к своему подвалу, чтобы укрыться, как из улицы, идущей к центру Москвы, налетело жуткое звериное хрюканье, копытный топот и, как тараном, снеся калитку металлическими намордниками, прикрывающими свиные рыла, ворвались на подворье два бешеных кабана, и затормозили – выбросив из-под ног взбитую землю, а с могучих спин их, из мягких кожаных седел, соскочили два мертвеца с коричневыми подгнившими лицами и, по привычке выставляя перед собой заточенные суставы пальцев, визгливо, вразнобой прокричали:

– Где он?!.

Лука не стал им ничего говорить, он вдруг решил: будь что будет, пускай, он к этому не причастен, но мертвецы, на которых, как будто дотлевая, немного дымились лохмотья одежды, по-видимому не ожидали ответа – сразу же, едва не разнеся в щепки дверь, рванулись во тьму сарая и к тому времени, когда на подворье, переваливаясь на ухабах и выплескивая из-под колес жидкую грязь, въехал «газик», доставивший низкорослого кудрявого чертика в военном мундире, они уже выволокли из яслей человека в хитоне и, заламывая ему локти, держали – сами вытянувшись и поедая глазами начальство.

А кудрявый худенький чертик в пенсне – перетянутый ремнями, с портупеей на тощей заднице – осторожно поставил в грязь сияющие бутылки сапог и, привычно вздернув костяной подбородок, фальцетом скомандовал:

– Молодцы, товарищи командиры! Ведите его!

А откуда-то из-за забора, разгораживающего два участка, вдруг донеслось:

– Здорово, Петруня!.. – оказывается Чукча тоже выбрался посмотреть, что происходит на свете, и теперь торопился через огород расставляя руки, явно намериваясь кого-то обнять. – Петруня, тудыть-твою-растудыть!.. Да ты че, не помнишь, как мы с тобой громили гидру контрреволюции? А?.. Веселые были деньки!..

Но кудрявый чертик отступил на шаг, и пенсне его блеснуло округлой белесостью.