Послание к Римлянам

Первый подход буквальный, согласно которому Павел говорит здесь о всеобщем воскресении в последний день, об «окончательном исполнении, воскресении мертвых и следующей за ним вечной жизни»[595]. Таким образом, обращение Израиля «станет сигналом к воскресению — последней стадии эсхатологического процесса, начало которому положено смертью и воскресением Иисуса[596]. Известно, что в иудейском апокалипсисе возрождение Израиля ассоциировалось с воскресением мертвых, и, естественно, Павел относит слово «жизнь» к человеческому телу (8:11). Однако если бы Павел подразумевал воскресение мертвых, он бы использовал слово anastasis, адекватно передающее это понятие, а не «жизнь из мертвых». Кроме того, неужели Павел в самом деле считал, что его служение иудеям и язычникам способно ускорить второе пришествие и воскресение? Вряд ли мы найдем хоть какое–то подтверждение этому.

Второй подход духовный, то есть Павел говорит здесь о нашем «воскресении» с Христом, что является одной из его любимейших тем (напр.: Еф. 2:1 и дал.; Кол. 3:1 и дал.). И ранее он говорил о нас как об «оживших из мертвых» (6:13). Но это статус и переживание всех христиан; это относится к «спасению» и тем «богатствам», которые христиане из язычников уже получили. Гораздо большие богатства наводит на мысль о чем–то совершенно новом, даже захватывающем, поэтому сведение мысли Апостола к новой жизни во Христе (которую мы уже имеем и в которой радуемся) не продвинуло бы нас вперед.

Третий подход можно назвать фигуральным. Согласно этой точке зрения, Павел предвидит «невообразимое благословение»[597], готовящееся сойти на язычников, — всемирное благословение, которое настолько превзойдет все прежние, что будет сравнимо лишь с новой жизнью из смерти. Возможно, Павел делает здесь косвенную ссылку на видение Иезекииля, в котором восстановление Израиля передано в образах оживающих мертвых, иссохших костей, обретающих плоть и жизнь (Иез. 37:3 и дал.). Может быть, Павел ассоциирует это видение с языческим миром? Может быть, он пророчествует о «мощном и энергичном возрождении истинной религии из противоположного состояния, которое было религиозной смертью» [598], или о «беспрецедентном возрождении всего мира вследствие широкой и успешной евангелизации»[599]? Если Бог использовал трагедию иудейского отпадения, чтобы дать спасение язычникам, то какими же несказанно богатыми могут быть Его благословения этому миру в результате принятия Израиля и его полноты?

Далее мы встречаемся с двумя небольшими метафорами, похожими на пословицы, одна из которых имеет отношение к обрядовой жизни Израиля, а вторая — к сельскохозяйственной. И та, и другая укрепляют, каждая по–своему, уверенное пророчество Апостола о великих грядущих благословениях, и, подобно стиху 15, обе части стиха 16 также начинаются с условного союза «если». Если начаток теста свят, тогда и весь замес свят (16а)[600] (ср,: Чис. 15:17 и дал.). Одно из предлагаемых толкований звучит так: если часть чего–либо посвящается Богу, то и целое тоже принадлежит Ему, то есть если первые уверовавшие обратились, то последует обращение и остальных. Далее, «если корень свят, то и ветви» (16б), что может быть истолковано так: если израильские патриархи принадлежали Богу по завету, то и потомки их тоже входят в завет. Эти образы — «корень» и «ветви» — детали аллегории оливкового дерева.

б. Аллегория оливкового [601] дерева (17—24)

Олива, как и виноградная лоза, всегда была признанной эмблемой Израиля (Иер. 11:16; Ос. 14:6; Пс. 79:9 и дал.). Этот иносказательный образ помогает правильно понять учение Павла об иудеях и язычниках. Выращенное оливковое дерево — это народ Бога, корни которого — патриархи, а ствол — символ времени, символ истекших с тех пор столетий. Некоторые из ветвей отломились — речь идет о неверующих иудеях, временно отброшенных; а ты [верующий язычник] дикая олива, привилась на место их [среди израильского остатка] и стала общником корня и сока оливы (17).