Посланник Бездонной Мглы

Леф приподнялся, с трудом превозмогая ленивую расслабленность будто бы не вполне своим ставшего тела, зашарил нетерпеливым взглядом вокруг себя. С самой ночи бегства от Суда Высших он не касался струн. Виола, которую пришлось оставить в Черноземелье, не пропала. Она вернулась вместе со старостой Фыном, и Хон сразу же отнес ее в Гнездо Отважных. Но Леф даже взглянуть на нее не захотел — не до песен было ему. Витязное учение пожирало дни, ночи съедала усталость; да еще одолела внезапная неприязнь к певучему дереву, словно это из-за него приключилась беда с Лардой — глупая мысль, но в душе засела прочнее, чем брюква в мерзлой земле. Так и валялась виола под стеной (спасибо, хоть Нурд озаботился из-под ног отодвинуть, круглорожьей шкурой прикрыть). Валялась, срока своего ждала и, похоже, дождалась наконец.

Гуфа объяснений не требовала. Она просто помогла очистить певучее дерево от Мгла знает откуда взявшейся дряни, а потом тихонько уселась в сторонке и стала дожидаться, когда Лефовы пальцы перестанут рассеянно оглаживать вскрикивающие струны и примутся за настоящее дело.

Дожидаться пришлось недолго. Струнные вскрики окрепли, участились; Леф тряхнул головой и запел, застонал, зацедил сквозь непослушные губы:

На мечте вымпел: «Смерть врагу!»
И барышни на берегу
Нам машут вслед жеманно и картинно.
Они пришли глазеть, как флот
Уходит в боевой поход
К туманным берегам Лангенмарино.

Им балом кажется война.
Что ж, их восторг — не их вина.
Не им следить в бессилии угрюмом,
Как злое пламя жрет борта,
Как рвется жадная вода
В пехотой фаршированные трюмы.

По головы в воде бредет
Густая цепь десантных рот,
Но им судьба отмерила недлинно:
Они не в бой, а в рай идут
Под шквальный залповый салют
Береговых фортов Лангенмарино.

Вой ядер — как безумный плач
Над смертью рушащихся мачт,
И паруса изодраны и смяты,
Но страха нет: ведь все равно,
Вобьет ли в палубу ядро
Или утопят собственные латы…

И даже тем не повезет,
Кого погибель обойдет —
Ведь смерть быстра, а жизнь невыносима,
Коль в тяжких снах все длится бой
С врагом, прибоем и судьбой —
Кровавый ад у скал Лангенмарино.

Потом они долго молчали. Еле слышно посапывал заснувший-таки Нурд; прожорливый очажный огонь с хрустом вгрызался в добычу; да еще виола ни с того ни с сего вскрикивала тихонько, хоть уже и не трогал ее никто… Леф старательно думал об этих вскриках — что плохо это, что рассыхается певучее дерево, не уберег, и надо просить отца поскорее выдумать какую-нибудь столярную уловку, пока еще не поздно спасать редкую вещь…

А потом Гуфа сказала:

— Я ни единого слова не поняла.

— Я тоже.

Лефу было страшно, очень страшно. Опять вернулось вроде бы уже начавшее забываться ощущение неновизны происходящего. Нет-нет, это касалось не Гуфиного ведовства и не собственного пения. Но вот недавние поединки с Витязем… Первый, проигранный, а тем более — последний, с так глупо пролитой учительской кровью… Было это уже, было, было — похоже, страшнее, хуже. Что-то ожило после ведовского взгляда мудрой старухи, что-то смутно безликое, не свое. Чувствуешь: есть оно, а попытаешься заглянуть, понять, всмотреться — ускользает, таится. Плохо…

— Почему я не понял ничего, Гуфа?! — Леф оглянулся на застонавшего Нурда и снизил голос до шепота. — Ведь я же сам это придумал… Разве можно такое выдумать, чтоб самому себе непонятно было? Или это не мое?

Гуфа рассеянно вертела в пальцах чудодейственную тростинку, щурилась куда-то повыше Лефовой макушки.