Посланник (СИ)

— Возьмитесь за него рукой, — командует учёный. — Да, вот так. Дальше можно и без вас, но лучше так и держите, если постоянно держать, выход больше. Точный механизм неизвестен, но ваша сила соединяется с силой артефакта. Знаете что, — он осмотрелся и остановил свой взгляд на Марине. — А вот вы, да, вы, возьмите за руку его. Не факт, что будет лучше, технология не обкатана, но возьмите, хуже точно не будет.

Я чувствую под пальцами лёгкое покалывание, «яблоко» начинает светиться, а по штырям, что его удерживают, пробегают едва заметные искорки.

— Начинается, — проговорил сосредоточенно Башкин, сжимая в руке электронный секундомер. — Около десяти секунд, больше не требуется. Пошло!

Под крылом неизвестного прибора появилось какое-то свечение, вроде подсвеченного пара, который опускался точно на рану, впитываясь в неё. Мы выждали десять секунд, после чего Башкин щёлкнул тумблером сбоку и полез проверять состояние. Разорвав рубаху на месте раны, он стёр кровь, под которой виднелся старый шрам. Немой так и не пришёл в себя, но теперь дышал ровнее, а с лица ушла смертельная бледность.

— А пуля? — спросил я.

— Скорее всего, где-то в брюшной полости, её вытолкнуло из органов, если будет мешать, можно потом удалить. Всё, несите его в сторону, следующий.

Следующим был монах, под распоротой рясой которого была резаная рана. Не представляю, каким оружием её нанесли, тело распорото от плеча до бедра наискосок, лезвие прошло по костям, полностью разрезав плоть, потеря крови огромная, внутренности выпирают наружу, а монах уже сильно немолод, явно вот-вот умрёт.

Теперь требуется уже двадцать секунд, а раненого протаскивают под крылом так, чтобы вся рана попала под свет. И снова вижу то, что назвать можно только магией. Рана на глазах затягивается, а сам раненый глубоко вздыхает и даже открывает глаза.

— Следующий! — громко командует Башкин. — Несите со всех участков.

Раненых несут одного за другим, с простреленными внутренностями, с рублеными и колотыми ранами. Одного не успевают донести, умирает за секунду до спасения. У другого проломлен череп, но его успеваем спасти, кость на глазах срастается, а раненая плоть заживёт потом. Артефакт в моей руке нагревается, я чувствую, как на меня накатывает усталость, словно держу неподъёмный груз. Но держать нужно, поскольку тяжёлых тут ещё много, даже с полноценной медициной их не спасти.

Чувствую, как разжалась рука Марины. Девушка упала без чувств, два крепких монаха немедленно оттаскивают её в сторону и укладывают на одеяло. Откуда здесь одеяла? Точно, пока я смотрел перед собой, в помещении уже оборудовали временный госпиталь, где уже суетятся медики, наши и военные, перевязывая тех, кто ранен не смертельно.

В глазах начинает темнеть, артефакт уже ощутимо жжёт руку, чувствую, что материал его уже крошится под пальцами, скоро должен рассыпаться в прах.

— Потерпите, ещё немного, — голос учёного слышится как будто издалека. — Один человек, сейчас принесут.

Одним человеком оказывается женщина лет сорока в военной форме, блондинка, коротко стрижена, вроде бы, красивая, но точно разглядеть не получается. Половина лица и часть шеи покрыта страшным ожогом, словно к ней приложили факел. Даже если выживет, уродство будет страшное. Нужно вылечить, чего бы это ни стоило.

Чувствую себя губкой, которую выжимают досуха, руку обжигает, артефакт просто взрывается в руке, после чего сознание гаснет. Последним кадром, что впечатывается в сознание, становится лицо женщины, с которого на глазах слезает изуродованная плоть, под которой появляется чистая белая кожа. Кажется, я ударился головой при падении, но меня это уже не волновало.

Глава тринадцатая

Я открыл глаза, в небольшом помещении с белыми стенами светила тусклая лампочка. Я лежу на кровати, накрытый одеялом. Зря накрыли, жарко здесь, душно, а под одеялом я основательно взмок. Не мешало бы помыться. Сегодня банный день? Или… где я вообще?

Голову повернуть получается, перед глазами всё немного плывёт, но получается кое-как сфокусировать взгляд на фигуре, что сидит напротив. Ожидаю увидеть Марину, но нет. Это та самая женщина, что исцелилась последней. Я хорошо её запомнил. Только сейчас она одета не в военную форму, а в нормальное платье, белое в синий горошек, обтягивает фигуру, выгодно подчёркивая все выпуклости.

— Доброе утро, хотя уже далеко не утро, — голос негромкий, мягкий, с какой-то материнской заботой. — Рада, что с вами всё хорошо. Меня Люба зовут.

— Люба… — я пытаюсь вспомнить что-то из ранее услышанного. — Любовь Наумовна?

— Просто Люба, — она улыбается и гладит меня по голой груди, жест этот можно трактовать неоднозначно, хотя для меня сейчас это значения не имеет. — Помните, вы спасли меня?

— Да, вас я запомнил, — я попытался встать, но тут нарисовались две проблемы. Во-первых, во всём теле была жуткая слабость, вряд ли смогу на ноги встать, а во-вторых, я был голый, как-то не хотелось сверкать перед дамой голым задом. Хотя, при других обстоятельствах…

Она словно прочитала мои мысли.