Посланник смерти

Вечером того же дня мы ознакомились с его показаниями. Выяснилось, что он принадлежал к банде контрабандистов, действовавшей под руководством некоего Николая Лебедкина, более известного как Шестокрыл. За несколько дней до описываемых событий к Шестокрылу явились двое неизвестных и за сорок царских червонцев договорились с ним о том, что несколько его проводников проведут одного из них через границу и прикроют огнем в случае столкновения с пограничниками. Видимо, они пообещали главарю еще кое-что, поскольку обычно очень осторожный Лебедкин выделил аж шестерых человек, которых снабдил двумя пулеметами и крупнокалиберными американскими карабинами с оптикой. Они рассчитывали, что обычная для этого времени года пурга позволит им перейти границу незамеченными, но именно в ночь перехода погода неожиданно и резко изменилась. Попытавшийся было передвинуть срок выступления, Шестокрыл предложил своим заказчикам дождаться нового циклона, но, видимо, их спутника поджимали сроки, и было решено прорываться в ночь с субботы на воскресенье, то есть тогда, когда у пограничников обычно бывает банный день.

Что случилось потом, мы уже знали, но нас интересовали особые приметы лазутчика и с каким заданием он шел на нашу сторону. Однако на другой день раненому стало хуже и было решено переправить его и двоих наших раненых товарищей в шахтерскую больницу, располагавшуюся на окраине поселка, из которого мы накануне вернулись.

Часа примерно через два мы добрались до поселковой больницы. Логунов с двумя своими помощниками поехал на станцию, а я с Михеичем был оставлен при раненых. Больничка та была убогая и бедная, но более везти нам раненых было некуда. Только дождавшись редкого в тех местах эшелона с пассажирскими вагонами, можно было попытаться вывезти их на лечение в Хабаровск. Но обстоятельства сложились так, что никого никуда везти не пришлось. Раненому контрабандисту ночью сделалось совсем худо. Он дрожал как осиновый лист, поминутно пытался соскочить с койки, и то мне, то Михеичу приходилось чуть ли не насильно удерживать его на ней. Единственная санитарка была занята молодой роженицей в соседней палате. В ту ночь я получил от жизни суровый урок. Я ведь сам стрелял в мучающегося в горячке контрабандиста и теперь должен был бороться за его жизнь. Я постоянно обтирал его покрытое потом лицо мокрым полотенцем и поил морсом. Ближе к утру, когда за стеной закричал новорожденный, мой пациент вдруг выгнулся и замер в таком положении минут на пять или шесть. Потом обмяк, открыл глаза и взглянул на меня своими безумными, выкатившимися из орбит глазами.

– Маша, – довольно отчетливо произнес он, – накрой меня чем-нибудь, Маша.

Я сидел неподвижно, охваченный поистине животным ужасом. Я впервые видел, как умирает человек. Сжав зубы от непосильного напряжения, он сел и устало положил одну руку на металлическую спинку койки. Несколько секунд он судорожно вдыхал сырой больничный воздух, потом поднял голову и скороговоркой выпалил фразу, которую я помню и по сию пору.

– Ничего, Савелька, «Хромой призрак» и за тобой тоже вернется…

Рука его соскользнула, и он, обмякнув, рухнул с койки на пол. Я бросился его поднимать, но понял, что он уже мертв. В ту ночь я впервые напился до положения риз и утром, стоя вместе со всеми во дворе крохотной рудничной гостиницы, или, как тогда говорили, постоялого двора, ожидал от Логунова разноса. Но я ошибся. Он, казалось, не обратил на мое состояние ни малейшего внимания, а может, просто сделал вид, что не обратил. Его речь была коротка и энергична. Нам надлежало немедленно двигаться к грузовым пакгаузам. Уложив котомки и вычистив оружие, мы все собрались в указанном месте и вскоре увидели приближающийся крытый грузовик, на котором и началось наше почти полугодовое путешествие. Как скоро стало известно, мы переименовывались в специальную поисковую группу под патронажем только что образованного Смерша, и теперь нашей основной задачей были поиск и уничтожение засылаемых абвером в наши тылы шпионов и диверсантов. Опять началась кочевая жизнь. Постепенно мы продвигались на запад, к Уралу, очищая от немецкой агентуры железнодорожные полустанки и, самое главное, узловые станции. Однажды на станции Зима я поведал своим товарищам о той ужасной ночи наедине с умирающим контрабандистом, упомянув, естественно, и о словах, сказанных им перед смертью. Помню, Анатолий Лазарев и наш командир тогда многозначительно переглянулись.

С тех пор, хотя мне, разумеется, ничего не говорили, везде, где нам случалось бывать, они продолжали поиски скрывшегося от нас диверсанта. Иногда, перешептываясь между собой во время наших бесконечных разъездов, они, вольно или невольно, упоминали так и прилипшее к этому диверсанту прозвище. Наша группа пополнялась новыми людьми. Пришел к нам одессит Леня Годовиков, Семен Горский из Вологды, Павел Резанный из подмосковного Реутова. Он однажды меня удивил. Я, помнится, сидел на куче шпал и чистил пистолет, он подошел ко мне и протянул свою узкую, но цепкую ладонь.