Посланники Великого Альмы (Книга 1)

— А ну-ка покажите им, как надо стрелять.

Эти слова командор адресовал арбалетчикам.

Те смело приблизились к упавшим в траву стрелам и для удобства опустились на одно колено.

Несколько неосторожных альмаеков упали, сраженные меткими выстрелами.

Пока арбалетчики вели стрельбу, 50 солдат под их прикрытием с аркебузами на изготовку почти вплотную подошли к воротам. Там появилось какое-то движение: верно, Атуак решил все же атаковать небольшую группу испанцев.

25 ружей одновременно грохнули в широкий проем, а спустя минуту, когда ружья были перезаряжены и готовы к стрельбе, ударили другие аркебузы.

Сделать доступ в город свободным оказалось делом десяти минут. Когда оглохшие индейцы стали приходить в себя, 30 всадников во главе с доном Иларио уже рубили мечами первых защитников.

Опомнившиеся лучники вновь взялись за луки и стрелы, однако должного эффекта это не произвело: стрелы отскакивали от кирас и шлемов, не вредя их обладателям. Досталось разве что лошадям, и они дико ржали от боли, но послушно продолжали носить седоков.

Пешие солдаты входили в ворота и разбивались на мелкие группы в 10–12 человек. Прикрываясь щитами, они теснили ошеломленных индейцев.

Но так было сначала. Первым пример самообладания подал Атуак.

Оказавшись лицом к лицу с испанским солдатом, он пустил в него копье. Испанец закрылся щитом и поднял меч, но в шлем угодил метко брошенный топор. Удара мечом не получилось, а оказавшийся сбоку от врага Атуак, всадил второй топор ему в горло.

Это был первый убитый испанец, если не считать укушенного Алонсо Санчеса.

Атуак змеей скользнул на землю, увернувшись от меча другого солдата, и ударил его топором в колено. Тот рухнул, и Атуак, не давая ему опомниться, нанес два сокрушительных удара, вминая в голову испанца сталь шлема. Глядя на поверженного противника, вождь издал победный клич.

Альмаеки услышали его и словно воскресли из мертвых. Перенимая его тактику, не стоя на месте, они, более гибкие и сильные, в свою очередь стали теснить испанцев.

4

Бой шел уже три часа, и город кипел, пузырился от жара небывалой схватки, нельзя было понять, кто берет верх.

Испанцы, с трудом преодолевая сопротивление альмаеков, испытали подобие страха, просочившееся в их каменные сердца. Они добивали раненых, погружали мечи в безжизненные уже тела воинов; ими овладел подсознательный трепет от мысли, что индейцы, которым не было числа, могут воскресать из мертвых.

Жеребец Кортеса, с налившимися кровью глазами, издал хрип и, словно нехотя, стал заваливаться на правый бок. Обильная желтая пена на крупе и боках кипела под горячим солнцем. Оскалив в предсмертной судороге крупные зубы, конь дико взглянул на своего хозяина. Кортес, успевший вовремя высвободить ноги из стремени и соскочить с седла, встретился глазами с умирающим животным. В их взглядах не было жалости друг к другу; как конь, наверное, проклинал жестокого наездника, так и сам хозяин ненавидел его в этот момент — беспомощно лежащего на горячих булыжниках улицы, когда его помощь была ещё нужна. Но в одних глазах был справедливый укор, а в других — ненависть.

— Вставай!

Кортес в припадке бессильной злобы пнул коня в раздувшийся живот.

— Вставай! Вставай!!

Он снова и снова бил пыльным сапогом по скользким бокам, давясь выкриками от бесплодных попыток что-либо изменить.

В правую сторону кирасы звонко стукнула стрела и рикошетом ударила в незащищенный подбородок. Боли Кортес не почувствовал, но наполовину застрявший под кожей наконечник вернул его к действительности. Резким движением он рванул стрелу, и тугая струйка крови окропила ему руки. В глазах стояла мутно-красная пелена — Раул почти ничего не видел сквозь нее, потому собственная кровь почудилась ему черной. Он поднял глаза.

В тусклом очертании нависшего над ним здания показалось что-то знакомое. Кортес застыл на месте и напряг свою память. Что-то злобное и унизительное пряталось в глубинах его воспоминаний; что-то яростно рвущееся наружу заставило мелко подрагивать руки. Что?.. Массивные колонны сооружения упирались в сизое небо, широкий проход манил в темноту помещений. Когда-то Кортес уже входил туда.

И он вспомнил.

Но не то, как он гордо ступал по каменным ступеням, вслушиваясь в эхо собственных шагов, а то, как он выходил оттуда, выходил оскорбленный и горевший жаждой мщения.

Это был храм. Здесь дерзкий священник посмел коснуться его руки, здесь он сжигал глазами своего товарища, которого в отличие от Раула в тот момент не покинуло благоразумие. И ещё жесткий окрик: "Вон!" Его Кортес тоже помнил, равно как и ту величественную красавицу, чей твердый голос застрял в ушах униженного конкистадора. И он, доблестный, бесстрашный солдат, с пылающими щеками был вынужден позорно оставить храм, изгнанный полуголой жрицей и дряхлым священником.

Щеки Кортеса полыхнули огнем. Ничего не видя вокруг, он стал медленно подниматься по ступенькам храма.