Посланница судьбы

Тогда, три года назад, Летуновский дал себе слово искупить собственную невольную вину. С той поры он действовал в интересах виконтессы де Гранси, решительно отказавшись от какого-либо вознаграждения с ее стороны. «Передайте виконтессе, что я намерен вернуть по принадлежности деньги и поместья ее родителей, чего бы мне это ни стоило!» – заявил он Лаузаннеру-Алларзону. План по разорению князя первоначально был прост, так как ростовщик прекрасно знал его главную слабость – карты. Но не тут-то было. В дело вмешалась строгая экономка, которую поляк сам же когда-то рекомендовал Белозерскому. Летуновский сто раз проклял себя за то, что сам вложил оружие сопернику в руки. «Это все равно, что подарить кому-то свирепую сторожевую собаку, а потом полезть в этот дом с целью ограбления! – сетовал он про себя. – Да еще и с самомнением оказалась бабенка-то!» «Цербер» Изольда проявила себя достойным противником. Если бы не экономка, не ее близкие отношения с князем, которыми она тешила свое тщеславие, Илья Романович влачил бы нищенское существование в Тихих Заводях, а то и вовсе угодил бы в долговую яму.

Летуновскому с Лаузаннером пришлось поломать голову. Барон предпринял поездку на Урал, купил там за гроши несколько «пустышек» и подобрал надежных людей, согласившихся участвовать в афере. Летуновский, наблюдавший за деятельностью Лаузаннера, одновременно восхищался расторопностью сыщика и в то же время побаивался его. «Этот ваш Иегуда Алларзон уж очень смел и боек, как я посмотрю!» – писал он виконтессе в Париж. Продаваемые поместья Белозерского покупались на имя барона, и ростовщик всякий раз настороженно спрашивал в письмах Елену: «Вы ничем не рискуете? Вы настолько доверяете этому еврею?» Между тем при покупке каждого поместья барон сразу же оформлял дарственную и отправлял ее с курьером в Париж. По просьбе виконтессы, имя одариваемого в бумагах не указывалось, она могла вписать его в любой момент.

Летуновский все рассказал Теофилии, поскольку вообще никогда от нее ничего не скрывал и даже уговорил ее подыграть ему с пасьянсом. Супруга долго упиралась, потому что считала гадание на картах большим грехом. «Да ведь тебе не надо, в самом деле, раскладывать никакого пасьянса! – возмущался Казимир Аристархович. – Придется только сказать, что князю выпала удача во всех начинаниях!» «Ты сам не отдаешь себе отчета в том, на что меня подговариваешь! – молодая женщина негодовала так, словно ее склоняли к прелюбодеянию. Она даже заплакала и, уходя к себе в будуар, бросила: «Ни за что, слышишь, ни за что!» Однако вечером, когда ростовщик сидел, насупившись, в своем кабинете у камина, Теофилия осторожно, на цыпочках, подкралась к нему и с виноватым вздохом проговорила: «Что же, я сделаю по-твоему, жена должна во всем слушаться мужа и повиноваться ему…» Ее настроение, прежде неизменно радужное и легкое, менялось теперь с той же частотой, с какой Теофилия ходила к исповеди, а исповедовалась она несколько раз в неделю. Каждый раз, сообщив Белозерскому, какую баснословную удачу сулят ему карты, Теофилия отправлялась в церковь, а после вновь закатывала мужу сцену. «Какого лешего ты сплетничаешь и посвящаешь в наши дела иезуитов?!» – негодовал Казимир Аристархович. «Я исповедовалась, а не сплетничала! – вспыхивала Теофилия. – Вы хотите разорить человека, пустить его по миру и даже меня в это впутали!» «Ну, знаешь! – негодовал Летуновский. – Не думал я, что женюсь на такой святоше!» Теофилия плакала и по нескольку дней дулась на мужа, не желая принимать его на своей половине. Однако Летуновский хорошо изучил отходчивый характер супруги и ничего не принимал близко к сердцу. Вскоре она опять сидела у него на коленях и, накручивая на тоненький палец рыжие с проседью бакенбарды Казимира, щебетала о всяких невероятных пустяках.

…И вот вчера Летуновский узнал, что виконтесса прибыла в Москву. Она прислала ему короткую записку и просила непременно приехать на другой день. Именно на встречу с ней, с прежней «Аленушкой», которую он по неведению ограбил, ростовщик собирался столь тщательно и нервно, поливая бранью камердинера за все его прегрешения, вольные и невольные, – от следов прикипевшего крахмала на манжетах до внезапно хлынувшего дождя, который барабанил в оконные стекла, как назойливый проситель, которого не желают принять.

* * *