После

— Но Софи хочет вернуться! И мы хотим! И ты, папа, я знаю, тоже хочешь! Ты любишь ее! — Девочка вскочила с кровати и обняла Арена. Алекс тут же повторил за ней, и императору пришлось садиться на корточки, чтобы видеть лица своих детей. — Я знаю, любишь!

— Конечно, люблю, — ответил он, погладив наследников по головам. — И хочу, чтобы она вернулась. Но в жизни, мои прекрасные, не всегда получается делать то, что хочешь. И сейчас как раз такой случай.

— Но почему? — прошептала Агата с отчаянием. — Если все любим и хотим. ПОЧЕМУ?!

Что он мог сказать, чтобы дочь поняла и перестала капризничать? Конечно, Агата очень умная девочка, но то, что происходило сейчас, было для нее все же слишком взрослым.

— Потому что любовь — это прежде всего свобода, — ответил он, сжав ладошки своих малышей. — Она несовместима с клетками, даже если они золотые. Люди счастливы, только если свободны. Здесь, во дворце, Софи никогда не будет свободна, а значит, не будет и счастлива. Я желаю ей счастья.

— Мы тоже желаем, — вздохнула Агата. — Но…

— Ты поймешь. Чуть позже, моя радость. Когда немного подрастешь. И ты, Алекс, тоже.

Дети молчали, расстроенно глядя на него.

— Значит… Софи не вернется? — Агата всхлипнула и потерла глаза свободной рукой.

— Не вернется. Но она будет свободна и счастлива.

— Папа…

Дети все-таки расплакались, и он обнял обоих, утешая.

— Ну перестаньте. Не рвите мне сердце. Да, мы будем скучать, но мы справимся. — Это была фраза Софии, и Арен на секунду замер, не в силах сделать вдох. — Все будет хорошо, — закончил он глухо, ощущая себя бессовестным мерзавцем.

Остаток вечера прошел сносно — дети, хоть и были грустными, но вели себя нормально, начали разговаривать и перестали капризничать. Уныло пособирали мозаику, потом послушали сказку и отправились спать, печально вздыхая.

Виктория все это время тоже молчала, и Арен иногда ловил на себе ее задумчивые взгляды. В них не было ревности или злости, только жалобная обида, и император с усталым равнодушием подумал — наверное, жена подслушала его разговор с детьми. Какие выводы она сделала из его ответа «Конечно, люблю» — догадаться нетрудно. И упрекнуть не в чем, потому что выводы-то правильные. Но говорить на эту тему с Викторией Арен не собирался. Настроение только ей портить, да и себе заодно.

Но жена заговорила сама, как только они вышли из камина в ее покоях.

— Детям плохо без Софии, — сказала Виктория нерешительно. — Ты же видишь, они мучаются. И она была совсем не рада отъезду. Может, все-таки…

Защитник, еще не хватает сейчас обсуждать то же самое и с женой.

— Нет, Вик, — отрезал Арен, поставив ее на пол рядом с собой. — Не волнуйся, все будет в порядке. Я поговорил с детьми, они постараются больше не трепать тебе нервы.

— Дело не в моих нервах, — пробормотала жена, опуская глаза. — Я просто не понимаю, зачем…

— Не думай об этом. Агата и Александр скоро успокоятся, тогда найдем им новую аньян. Не переживай. — Арен взял ее руку и поцеловал чуть дрожащие пальцы. — В воскресенье опять перенесемся на море, это их немного отвлечет.

— Я… — шепнула Виктория, но он перебил ее.

— Сегодня я к себе, Вик. Не думай о плохом. — Он отпустил ладонь жены. — Все образуется. Доброй ночи.

Арену показалось, Виктория вновь хотела заговорить, но он отвернулся и шагнул в пламя, оставшись наконец в желанном одиночестве.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Дни летели за днями, стремительно проносясь мимо, и София исправно и старательно делала то, что должна была делать: дышала, двигалась, ходила на работу и общалась с близкими. Каждый день она писала письма Агате с Александром, и только дней через пять вдруг обнаружила, что не рисует больше нигде, кроме этих листков бумаги, да и не хочет рисовать. Желание делать это умерло в ней и возрождаться не собиралось.

Свои старые рисунки София тоже не смотрела, чтобы не плакать и не отчаиваться лишний раз. На них было слишком много человека, которого она по-настоящему любила. Да и зачем смотреть на его изображение, если он постоянно стоял у нее перед глазами и так? Ей даже закрывать их было не нужно — она все равно видела Арена. И порой Софии казалось, что она слышит его голос — рядом, близко-близко, возле уха, и этот голос шепчет что-то невнятно-ласковое, родное и любимое. Иногда это было так явно и невероятно ясно, что София думала, будто сходит с ума.

Через неделю после ее увольнения из дворца они с мамой и девочками переехали в дом Вано, и это событие тоже отвлекло от переживаний. Необходимо было разобрать вещи, освоиться на новом месте, утихомиривая чересчур возбужденных сестер и успокаивая изрядно нервничавшую маму. Синтия, прожившая всю жизнь без всяких слуг, была поражена и возмущена, обнаружив в особняке Вагариуса, во-первых, управляющего, во-вторых, горничную, а в-третьих — и это было самым возмутительным — кухарку!

— Да если бы я знала! — бушевала она, рассерженно побагровев. — Я бы в жизни не согласилась сюда переехать!

В итоге Вано пришлось пойти навстречу, убрав кухарку и управляющего вовсе, а горничную сделав приходящей два раза в неделю.