После бури

Прежде чем наращивать лед на ледяшку, доску надо смазать тонким слоем свежего коровьего навоза, иначе лед отскочит при первом же ударе. Навоз крепко пристанет к доске, и тогда можно смело наращивать лед, поливая поверхность водой на морозе.

Карасев сидел на приготовленной для ледяшки доске в коровнике, в ожидании необходимого материала. Здесь было темно. Тощая корова беззвучно жевала, не обращая внимания на молодого хозяина.

— Карась!

— Я тут! — отозвался мальчик. Кузя и Сеня вошли в коровник.

— Темно! Зажгем огарок, — предложил Кузя. — Сенька, у тебя спички есть?

— На звезду надо огарки, — предупредил Карасев.

— Я много набрал. Полный карман. Хоть на всю ночь хватит!

Сеня чиркнул спичку. Корова повернула голову на свет, равнодушно посмотрела на ребят и шумно вздохнула. Кузя вытащил из кармана огарок тонкой восковой свечи и зажег его. Когда огонек разгорелся, он нашел толстый гвоздь, вколоченный в бревно, накапал воску и прилепил к нему свечку. Затем вытащил две просфоры и протянул их приятелям.

— Держите. Мягкие, понимаешь!

— Где ты взял? — спросил Карасев.

— В церкви. Просвирня на продажу принесла цельный мешок. Вот я и взял! Она сама велела. Возьми, грит, штучки три… Я и взял.

Говоря это, Кузя присел на корточки к стене, вытащил из-за пазухи пять штук белых просфор и положил их на колени. Ребята с аппетитом принялись жевать мягкие, вкусные хлебцы.

Отец Кузи был убит на русско-японской войне. Мальчик пользовался расположением священника и каждую субботу и воскресенье прислуживал в церкви: раздувал кадило, ходил с тарелкой собирать копейки у молящихся, тушил свечки у икон, следил за лампадками. Выгода от этого легкого занятия была не малая: больше, чем он зарабатывал на откатке вагонеток.

Корова почуяла хлебный запах, развернулась и, вытянув шею, потянулась к хозяину.

— Ну да… тебе надо сто штук… — проворчал он, отталкивая морду коровы.

— Дай одну, — великодушно сказал Кузя, протягивая просфору.

Карасев взял хлебец, посмотрел на корову и спрятал просфору в карман.

— Пускай сено жует, все равно не доится. А просфорку я лучше мамке дам.

Ели не спеша. Разобрать вкус хлеба и получить от этого удовольствие можно, только сильно его разжевав. Поэтому ребята откусывали маленькие кусочки и подолгу жевали.

— Ребята, а поп грит, мой батя в раю живет и сверху на меня смотрит, — задумчиво произнес Кузя.

— Ну да! Откуда он знает? — насмешливо отозвался Сеня.

— Он, грит, помер за веру, царя и отечество на поле брани. — А японцы, грит, нехристи. Верно?

— Врет он все, — тем же тоном сказал Сеня.

— А Васькин отец, грит, в аду на сковородке жарится, потому что бунтовщик… — продолжал Кузя, — против царя пошел.

— А ты и поверил? — возмутился Кара-сев. — Он революционер! За рабочее дело дрался… Наших бы тоже могли повесить…

Отцы обоих мальчиков, после разгрома восстания, были сосланы в Сибирь на каторгу.

— А я что, не знаю, что ли? — смущенно сказал Кузя, поняв, что поповские речи обидели друзей.

За стеной послышался тонкий голос Маруси:

— Мальчики, где вы?

— Здесь! — крикнул Кузя. — Заходи, не бойся.

Маруся нашарила рукой скобу и с трудом распахнула дверь.

— Ой, мальчики, стынь какая! У меня совсем нос отморозился! Пойдем славить-то?

— Конечно пойдем, — ответил Карасев, помогая закрыть дверь.

Маруся подула на пальцы и погладила коровью морду.

— А что вы тут делаете?

— Спрос. Кто спросит, тому в нос! — серьезно ответил Кузя и протянул ей просфору. — На вот… ешь!

Девочка взяла просфору, села на корточки в уголок и молча принялась жевать.

Давно было заведено, что никогда ни один углан не водится с девчонками, но отец Маруси, веселый балагур, с ярко-рыжими волосами, после восстания умер от ран в больнице, и поэтому мальчики добровольно взяли над ней опеку и приняли в свою компанию. Маруся дорожила исключительным положением и старалась держать себя с достоинством.

В коровнике сравнительно тепло. Уютно горит свечка.

— Ты давно ждесь, Карась? — спросил Сеня.

— Засветло пришел, а она… как нарочно… — сердито ответил тот и бросил в корову щепку.

Терпение его иссякло. “Придет Васька, пойдем славить, и доска останется не намазана”, — думал он.

— А как это может быть? — проговорил Кузя, ни к кому не обращаясь. — В церкви икона нарисована… Рождество Христово. Он, грят, во хлеву родился, а печки там не было. Как он не замерз.

— Потому что бог! — сразу отозвалась Маруся.

— Ну да… бог! — передразнил ее Сеня. — В такой мороз и богу не вытерпеть. Там жаркая страна и морозов не бывает.

— А на том свете морозы бывают? — спросил Кузя.

— А про это никто не знает…

Снова восстановилось молчание, но ненадолго.

— Надо бы спевку устроить, — предложил Кузя, заметив, что ребята съели просфорки, и, не дожидаясь согласия, откашлялся и запел.

Не понимая смысла славянских слов, коверкая их по-своему, пели старательно, вытягивая шеи на высоких нотах.

“Рождество твое, Христе, боже наш, вос-сия мирови свет ра-а-зума-а. В нем бо звездам служа-ащие и звездою уча-ахуся. Тебе кланятися, солнцу пра-авды, и тебе видети с высоты восто-ока. Господи, слава тебе”.