После бури. Книга первая

Конечно! Нэпманы же только и делают, что судятся с государством в судах или заседают в арбитражах, а вы? Вы — образованный, вы — умный, вам грех отступать! Честное слово — великий грех! Неуважение к самому себе и к нэпу! Зачем же новая политика, если ее на каждом шагу можно попирать? Для самого же государства выгодно, в его это интересах, чтобы объявленная им политика, для него истинно необходимая, осуществлялась не только на словах, но и на деле! Неужели непонятно?

— Чтобы бывший белый офицер — и судился с Советской властью? Не-е-ет! Бывший белый офицер остался жив и — спасибо!

— Да что их, нет больше, что ли, бывших белых, среди нэпманов? Их там добрая половина — ничего, судятся! Нет, я вас не извиняю! Я вас за такую мягкотелость, за беспринципность такую — осуждаю, да! До конца осуждаю, да!

И что-то строгое и действительно осуждающее появилось на лице УУР. На добродушном, в общем-то, лице с небольшой слегка кудрявой бородкой.

Ваш отец, Николай Константинович, главный акционер саратовского общества «Волга» — не оставил вам никаких бумаг, никаких завещаний? Как наследнику?

— Никаких.

— Чем вы это объясняете?

— Он был уверен, что меня нет в живых.

— Но вы-то, оставшись в живых, почему не дали .знать о себе родному отцу?

— Бывшие белые офицеры не разыскивают родственников. Зачем? Зачем обязывать близких людей тому, чтобы они писали в анкетах: имею сына, имею брата, имею бывшего мужа — бывшего белого офицера... Ныне проживающего... в городе Ауле. Логично?

— — Логично...— согласился УУР.— Это — логично. Но после того, как отец ваш умер, не логично ли было сыну побывать в Саратове? Позаботиться о наследстве? Но вы вместо того снова пошли вить веревки! Вот это — нелогично! Это — предательство.

— И это относится к моему социальному лицу? Тоже?

— К чему же другому?

— Тогда объясняю: я больше не хотел быть нэп

маном. Я подумал, что обстоятельства благоприятствуют мне, лишая меня «Буровой конторы»! И вот я больше не нэпман, и это, безусловно, к лучшему!

Но тут уже не только что-то серьезное, но и что-то зловещее появилось в лице УУР, только Корнилова это ничуть не смутило — он был уверен в своей позиции и ему было интересно занимать эту позицию против УУР.

— Представьте себе — человек не желает быть собственником?! Этакое русское нежелание. Кого оно не устраивает? Советскую власть? — спросил Корнилов не без ехидства.

— У каждого желания, а у нежелания тем более, должна быть своя логика.

— Я и говорю: русские интеллигенты-разночинцы ненавидели же собственность? А русские писатели? Лев Толстой? А русские нищие, богомольцы и странники? Революционеры? Народники? Ведь вы же народник? А вся русская история...

— Ну, история-то вас не остановила бы. Кого история когда-нибудь останавливала? Тут другое...

УУР мрачнел и задумывался, задумывался и мрачнел, потом пришел к какому-то выводу, потрепал себя за бородку сперва левой рукой, а потом, отложив в сторону карандаш, и правой тоже, а тогда и высказал свой вывод:

— Вы — уклонист, гражданин Корнилов! Вы не верите в нэп! Вы — злостный левый уклонист!

Корнилов несказанно удивился:

— Да уклонение-то от чего происходит? От линии партии! А у меня от чего может быть уклонение, у беспартийного? У бывшего белого офицера? Уму непостижимо! От чего?

— Кто ищет, тот находит. При всех обстоятельствах находит!

— Но если бы я искал, так уж, конечно, искал бы не влево, а вправо — частную собственность искал бы! Реставрации капитализма искал бы! Свержения Советской власти искал бы! Всех грехов искал бы, о которых нынче на собрании любой партийной ячейки говорится! В каждой газете пишется! Но в том-то и дело, что я ничего не ищу, не хочу искать. Не хочу! Не могу! На поиск нужно иметь право и убеждение, а я ни того, ни другого не имею и не признаю за собой!

— Вы — троцкист. Может быть, и меланхоличный, но троцкист, уж это — точно!

— Не может быть! — снова удивился Корнилов.— Нелепица! Захочешь придумать — не придумаешь!