После бури. Книга первая

— Авария будет,— совсем недобро взглянул на председателя бурмастер.— Вплоть до того, что рядом, вот тут, придется новую скважину закладывать... Разумеется, за наш собственный счет... За счет «Конторы».

— Худо спросил, да? Не надобно об этом в начале трудов ваших спрашивать? Худая примета?! — тихо спросил председатель «Смычки».

— Есть такая...

— Не расстраивайся, мастер! У меня взгляд не худой, не сглажу! Зачем свою же пользу и сглаживать?

Когда заказчики уехали, мастер сказал:

— Не верю, будто Барышников с буровым делом не сталкивался! Знает дело. Издалека, а знает!

Сезонник Митрохин, держа в правой руке большую, а в левой маленькую крынки, заглядывал то в ту, то в другую — они обе были пустыми.

— Барышников все знает. Все на свете!

— Приезжий? Или свой, деревенский? — поинтересовался мастер.

— Испокон веков семенихинский мужик.

— Пахал и сеял?

— Пахал и сеял, покуда Советская власть нэп не сделала! Сделался нэп, и пошел Барышников в его — в торговлю и в маслоделие, куда только не пошел он. В Ленинграде был. Трех дней нету полных, как вернулся домой.

— Зачем?

— Дела... Как не дела, когда Англия срочно отказалась от советского масла? А от нашего, алтайского прежде всего!

— И что? Что сделал Барышников? С Англией?

— Сделал. Он у государства какого-то ярлычки купил, наклеил ярлычки на алтайское масло и тогда продал его Англии.

— Англия не разобралась?! Обманул ее Барышников?

— Англии наше масло, конечно, охота приобресть, но и гордость соблюсти надо, так что ярлычки ей тоже показались в масть!

— Все-таки! — усмехнулся Корнилов. — Обманул Англию сибирский мужик!

— Говорю, в английском интересе масло у советского мужика купить, а Советской власти тогда же сказать: «Делов с тобой никаких не желаю иметь! И не имею!»

— Что за ярлычки?

Митрохин долго думал, сморща лоб. Вспомнил:

— Страна Заеландия продала Барышникову ярлычки…

— Новая Зеландия?! — догадался Корнилов, и Митрохин подтвердил:

— Она! А может, и не своими руками она, Новая, это сделала, а опять же английский купец разжился теми ярлычками и продал их мужикам! А почто бы нет, почто бы так не сделать?

— Ты, Митрохин, тоже коммерсант, соображаешь по торговле?

— Сам себе удивляюсь: нэп сделался — и откудова что пошло! Откудова только она взялась, сообразительность! А тут еще товарищ Барышников, он, год-другой, и Англию окончательно облапошит!

И Митрохин, маленький, большеголовый, с длинными неумелыми руками, в которых он все еще держал пустые крынки, всей фигурой выразил почтение... Перед Барышниковым было это почтение, и еще он посмотрел внимательно на дорогу, на которой все еще не улеглась пыль, поднятая большим тарантасом и маленькой волосатой кобылкой.

«Жаден председатель «Смычки» до жизни, жаден! — догадался Корнилов. — Десятижильный мужик»

Родственность? Родственность между ними — Барышниковым и Корниловым?

Даже и не жизнь любит человек, а свою жадность к ней; эта жадность очень и очень понятна была Корнилову.

Недавно в городе Ауле один из «бывших» даже и не прочитал, а без всякого выражения сообщил Корнилову доморощенные стихи, не поэтическую поэзию... Если бы все-таки она была в печатном виде, наверное, получилось бы три стиха по три строфы в каждом:

Как трудно жить,
Как тяжело вдыхать
Смердящий воздух...

Как невозможно умереть

И как нельзя не быть
Среди того, что есть!

Пустынный парадокс

Без радости, без мысли, без печали…
Без рифмы... Не в начале, но без конца...

Того серенького, щупленького, чем-то напоминающего поденщика Митрохина «бывшего», который сообщил это Корнилову, и за «бывшего»-то он признать не мог — мелок! Ни малейшей значительности.

Но теперь он вспомнил незадачливого поэта — понял, что значит «...нельзя не быть среди того, что есть»...

Иначе говоря, председателю «Смычки» товарищу Барышникову нельзя было не поехать в Ленинград, чтобы уладить дело с Англией, а Корнилову Петру Николаевичу-Васильевичу нельзя было не принять во владение буровую контору, дело совершенно ему незнакомое и чуждое.

А что? Нынче по всей стране выдвиженцы управляют делами, конторами, акционерными обществами, о которых год тому назад они и понятия не имели.

Значит, да здравствуют выдвиженцы! Да здравствует выдвижение!

Да здравствует эпоха Возрождения — Выдвижения! Возрождение — это ведь всегда Выдвижение! Выдвижение — это всегда чужая судьба.

Чужая судьба всегда современна, она всегда — антипод «бывшести»!

У Корнилова с бурмастером произошел разговор.

— Сказать мне вам нужно... несколько... разных.. слов...— таинственно шепнул Корнилову мастер и, повернувшись, пошел в рощу. На ходу сделал торопливый, неловкий и невежливый жест: «Следуй за мной!»

Странные предстояли «несколько... разных... слов». Может быть, не следовало идти вслед за мастером? Корнилов пошел.