После бури. Книга первая

Разумеется, эти шутки, и отчаянность, и лихость в выражении беленького, не то что девичьего, но даже и девчоночьего лица – все возникало исключительно в разговоре с мужчинами, и то – не со всеми, что же касается женщин, так Леночка их попросту не замечала, что они есть на свете, что их нет – ей все равно. На белом свете существовала одна женщина, и это была, конечно, Леночка Феодосьева, вот и все... Может быть, именно отсюда и проистекала ее требовательность: она же одна, она – единственная, какое же право имеет мужчина ею не интересоваться, отвергать, тем более – отвергать ее требования?!

Черт ее знает, она и на заимку-то веревочников к больному Корнилову пришла, может быть, все по той же самой причине и с тем же вопросом: «Я теперь невеста! А ну-ка, угадай, Корнилов, что такое нынешняя Леночка Феодосьева – невеста? Что это может быть? Пошевели-ка мозгами и душой! Не способен! Импотент! А называешься мужчиной!»

А – что? Они не первый год знакомы были, Корнилов и Леночка, они настолько близко были знакомы, что Корнилов и в самом деле Леночкины требования обязан был понимать.

И – выполнять?

Глаза, может быть, и глазенки, у Леночки то вспыхивают, то блекнут, мордочка сосредоточенная, головка кудрявенькая, что-то банальное, а в то же время... Она вот возьмет и окажется всем женщинам женщина, и ничего – не придется удивляться. Она как будто выполняет какой-то отчаянный номер на огромной высоте, под самым куполом цирка, под самым сводом, поэтому у нее такое выражение лица – сосредоточенно-улыбчивое... А как же иначе? Улыбаться надо обязательно, она же – артистка, но и без сосредоточенности не обойтись – номер-то не шуточный, отчаянный номер, смелый, небывалый!

Но все равно, если даже номер будет выполнен безупречно, и аплодисменты будут бурные, и восхищение будет всеобщим, и самолюбие артистки будет удовлетворено – все равно печально все кончится... Что – все? А все, вся жизнь. Все, что может с Леночкой произойти.

Двадцать пять годиков, а опыт, опыт! Казалось бы, ну как это может быть, чтобы этакий опыт – и уживался бы с такой фантазией, с такой взбалмошностью?

Уживались.

Чего только не пережила Леночка, чего только не успела – и богатство, и нищенство, и тотализаторы, и революции, эвакуации и мобилизации пережила, была под расстрелом и случаем осталась живой одна-единственная из всей толпы, ну и что? Чем больше опыт, тем больше разжигал он Леночкино любопытство к самой себе, и фантазию, и требовательность к людям, чтобы они открыли ее «настоящую», тоже разжигал.

«А я ведь нынче невеста, я замуж выхожу»— было сказано между прочим, а на самом деле? На самом деле революции, мобилизации, аресты, трудповинности – это для Леночки пустяки, по сравнению с тем, что она – невеста, все это – не более чем частные и даже не бог весть сколь заметные обстоятельства нынешнего ее замужества, причем замужества-то далеко не первого.

— Вы как будто не верите мне, Петр Николаевич?

— Чему это я не верю? Что ты, что вы замуж выходите? Верю! Не сомневаюсь!

— Не верите, что я всю жизнь любила лопоухих? И напрасно не верите, я всегда по ним с ума сходила!

— Ладно так-то... Ладно, Леночка, покуда тебе двадцать пять. Доживешь до тридцати – тоже приемлемо, тоже ничего. А теперь представь себе, представьте себе, что – пятьдесят? Пятьдесят, а кудряшечки, а мысли такие же? Не боитесь?

— Ох, боюсь, ох, боюсь, Петр Николаевича Это будет такая мерзость – просто ужас!

— Ну, значит, надо как-то переделываться. Пока не поздно?

— Ну зачем же переделываться? Слишком трудное занятие. Гораздо проще, чтобы тебе никогда не было пятидесяти. Опять не верите?

Нет, ничего-то в Леночке не осталось от первозданности! От Евы – ничего. Разве только то, что она – анти-Ева. Анатомические данные – да, просматриваются Евины, а физиологические – уже меньше.

Вслух Корнилов сказал:

— Леночка! Не могу себе представить, что ты, что вы происходите от Евы!

— Господи, помилуй меня! Он – не может этого представить! Он! Да я сама-то всю жизнь ни на одну минуту не могла себе этого представить!

— А пытались?

— Точно – не помню. Но, кажется, много-много раз.

— А что же дальше?

— Что с воза упало, то пропало. Навсегда! Мало ли что с моего воза падало, а Ева? Такая давность, такая давность, что и не жаль. Как будто и не я потеряла, а кто-то другой, почти незнакомый!

— Не жаль? Нисколько?

— А вот об этом я не сказала, это вы сами выдумали, что нисколько, а мне приписали. Кстати, а кто такая Ева? Это не та ли самая, которая, имея при себе Адама, очень долго не могла догадаться, что с ним делать? Догадалась бы сразу, и только, и никто не обратил бы на нее и на ее Адама внимания, а то ведь – как? Год, что ли, не помню уже, они там канителились, в райских-то садах, ну и, конечно, каждому стало любопытно, старому и малому, что и как? Когда? Чем кончится?

Как раз во время этого разговора с Леночкой в избу вошли оба уполномоченных – УПК и УУР.

Оба отнеслись к гостье с интересом, УПК, с первого же взгляда распознав в Леночке безработную, сказал: