После бури. Книга первая

— Тама-ка, – объяснял он, – у меня сундук находится с разной с моей дребеденью. С моей, с бабьей и с ребятишковой. Годов уже тридцать, припомнить, сундук уже все тама-ка, а нынче куда я с им? С тем с сундуком – во-от с таким? В избу же не затаскивать его, когда он сам в пол-избы? Не в изголовье же его класти в самое в постель? Не на крыльцо же? Не в огород же его бросить? Не в бор же выносить его без присмотру? Не... – Павлуха еще и еще соображал – куда нельзя отнести и поставить его сундук, и чем больше приходило ему на ум совершенно непригодных для этого мест, тем больше он воодушевлялся и основательнее чувствовал свою правоту. Наконец Павлуха еще и такой сделал дипломатический ход: – А пожечь тот сундук невозможно ни в каком даже случае, мне за его баба голову начисто сымет. Мало того, она еще из кооперации обратно в единоличество выйдет, а когда я живой в то времечко еще буду, то и меня снасильничает выйти. Веревочный сарай, тот действительно в пятьдесят одну сажень, действительно большой и главный, и он, истинный бог, должон существовать как артельное имущество, а сараюшке-то – ей нельзя! Невозможно, и вот на ей должон мой личный замок веситься!

Дело-то ясное: в сараюшке под личным замком будет находиться у Павлухи сундук с дребеденью, там же будет и кудель самая лучшая, самая мягкая, пушистая кудель; там же найдет убежище и готовый веревочный товар, который, помимо артели, произведет Павлуха, а затем потихоньку будет сбывать на аульском базаре.

Павлуха не сомневался, что в большом сарае он будет истинным кооператором, членом артели «Красный веревочник», но в сараюшке хотел оставаться единоличником. Она как будто была навеки предназначена для единоличества, та сараюшка!

И Корнилов сказал об этом Павлухе, а Павлуха вытаращил сквозь желто-черную шерсть глаза: «Председатель-то! И как догадался, шельма? Догадался обо всем? А догадался – так дальше что же и как будет?»

А вот это – что дальше? – Корнилову тоже не было известно, и они сидели, растерявшись, оба, моргали в две пары глаз. Корнилов стал говорить. Долго говорил о частном и коллективном способе производства и не мог понять – для чего говорит-то? Наконец понял: чтобы ничего не сказать.

Что было сказать?

Павлуху уговаривать, чтобы он и думать забыл о сараюшке и собственном хозяйстве, уповал бы только на артель? Обман! Чтобы Павлуха как зеницу ока берег свою сараюшку? Какая же тогда будет артель, какая кооперация?

Ни много ни мало, а необходимо было идеальное решение вопроса, гармоническое согласование личного и общественного интереса.

Тут что требовалось? Для решения вопроса? Тут ни много ни мало, а требовалось гармоническое сочетание личного и общественного интересов – так читал в газетах Корнилов. Но для этого они с Павлухой тоже ведь должны стать личностями гармоническими?! Уж это – точно, как же иначе?

Корнилов поглядывал на Павлуху – нет, не то.

Корнилов и самого себя представил мысленно, и опять – не то!

Ну, кончилось не так уж плохо: Павлуха-то ушел довольный!

«Ох, и хорошо поговорили, ох – поговорили!» – сказал довольный Павлуха и ушел, а насчет сараюшки они вопроса так и не решили; дескать, время покажет, как и что.

Еще посетители были у Корнилова, каждый полагал, что пришел по делу совершенно секретному: насчет замка на сараюшке.

С каждым Корнилов разговаривал долго, ему уже было ясно – чем дольше, тем лучше.

Заключал же он так:

— Вот и познакомились!

И действительно, посетитель уходил уже не чужим человеком, уходил знакомым, и Корнилов подумал, что теперь самое главное его занятие – это знакомиться, узнавать, у кого какая сознательность.

А еще он думал, что средневековье всегда поставляет современности самых верных рекрутов. Сама-то современность разве таких же соберет? Да ни в жизнь! Боря и Толя, что ли, пойдут – еще и еще думал он – в уполномоченные промкооперации? Или – в машинисты современных курьерских поездов? В прислугу дальнобойных орудий? А вот веревочники, подучи их, и пойдут и туда, и сюда, и куда пошлют. Веревочники, правда, хаживали и в город Аул бить электрические лампочки и рвать провода, но это потому, что они не были призваны те же самые лампочки и провода охранять.

А если бы их к этому призвали, научили бы ни к одной лампочке никого ближе, чем на двадцать метров, не подпускать? Да они бы и на километр никого не подпустили бы, они любую ценность и любое безобразие современности охраняли бы с энтузиазмом даже от нее самой.

И вообще, что бы делала современность без средневековья? Да она без него – ни шагу!

Вот и Корнилов – он не то что в коллективе, он среди двух-трех друзей, бывало, скучал, они мешали ему думать, а призвал его Уполномоченный исполнить нынешнюю идею Промысловой Кооперации – и он оказался готов к этому, уже надеется на себя: «Будет сделано!» Подспудно, но уже думает, что спасает мир.

Ведь если сам по себе не надеешься и своим собственным умом не спасаешь мир, так тебя этому быстренько научат!

Тот же Иван Ипполитович, автор «Книги ужасов», научит. В два счета!