После бури. Книга вторая

И всюду так: провозглашение бога в том смысле, когда провозглашающий выше бога, которого он так усердно превозносит, и лучше него знает, когда нужно и когда не нужно убивать миллионы детей. Лучше бога знает, быть или не быть человечеству, лучше него знает, что должно быть: что-нибудь или же такое ничего, в котором одиночества и того нет. В котором ничем не обузданного стяжательства (когда самых богатых предлагается совершенно освободить от налогов для «пользы» государства и народа, руками которого все богатства созданы), и того нет!

Предложения все налоги взыскивать только с бедняков — нет! И придуманных «Десяти заповедей Николая Ленина», которыми просвещенный президент умеет чуть не до смерти перепугать свою сверхцивилизованную страну, а своих поклонниц и поклонников прежде всего,— нет! И уже нечем и некого, и некому пугать, устрашать какой-то «угрозой»! Никаких угроз — нет!

Да-да — Вы угадали: мне всегда нравилось представить себя последним, самым последним. Я даже с любимой женщиной и с той разыгрывал последних Адама и Еву. (Может быть, я потому ее и потерял, что навязывал ей совершенно несвойственную роль, не раз думал я позже. Может быть, она этой роли сначала поддалась, а потом ужаснулась?)

Но вот уже и театр, который я когда-то с таким увлечением и легкостью чуть ли не ребяческой разыгрывал на полном серьезе, вот уже этот театр разыгрывают не только голливудские актеры и каскадеры, но и генералы, и актерствующие президенты, премьер-министры обоего пола, «леди и джентльмены».

А вдруг я тоже виноват? Я ради собственного интереса и «самоутверждения» разыграл когда-то роль «последнего», ради оригинальности собственной мысли убедил себя в неизбежности скорого конца света, а потом неким телепатическим образом эта мысль достигла и других актеров, в том числе — актерствующих президентов... Конечно, не я первый, но ведь и я тоже... «И я тоже...» Это ведь у меня не впервые в жизни. Не впервые. Моя-то роль возникла от слабости, от бессилия, оттого, что я не нашел себя ни в одной из своих жизней, от невезения во всех них, и я никогда не думал, не предполагал, что эта роль станет возможной для самых сильных мира сего, притом же действующих божьим именем... А надо было об этом думать. Надо было предполагать.

И как какая ошибка могла произойти со мной? Спустя многие-то годы — ума не приложу! Ведь я-то никогда и ни в чем не искал корысти, уж это — как перед богом — никогда, ни в чем! Ну, кроме разве того, что всегда хотел оставаться в живых.

Да, да, был грех, очень хотелось жить. Даже и тогда, когда совершенно не знал, зачем и почему. Когда жить не хочется, но умирать не хочется еще больше и нет сил умереть. Так и чередуются две фазы... Первая — когда грех чувствуется и переживается, и мучаешься им бесконечно; вторая — отпущение греха самому себе...

Первая-вторая, первая-вторая, первая-вторая...

Бездарный сценарий жизни, задуманный атомными режиссерами, становится сильнее самой жизни, он ужасно как закамуфлирован, но вот послушайте, что когда-то было сказано об этом сценарии: «Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы».

Ну, а прибыль в 2000 процентов? Ничего удивительного, если она все человечество загонит на эшафот. Ничего удивительного, что 2000 процентов прибыли называются «борьбой за права человека».

Объявление

Всем беднякам и безработным настоятельно рекомендуется вступить во вновь организуемый профсоюз КППМиМ — Конгресс помощи пострадавшим (на военных поставках) миллионерам и миллиардерам!

Радетель.

А что такое прибыль в 2000 процентов?

Это, кроме всего прочего, беспредельный диктат настоящего над будущим.

«Я торжествую сегодня!» — это и возникает-то в таком обществе, у которого меньше всего истории, а значит, и будущее полно недомыслий, когда настоящее полностью поглощено собою, когда оно лишает себя прошлого и представляет будущее только как продолжение самого себя.

Точь-в-точь как у животных — животные лишены понятий о своем прошлом, тем более о будущем, вот они и существуют в состоянии вечности.

Если бы всю мыслительную энергию, затраченную на то, чтобы искать подлинное значение только одного слова «обогащение», направить на поиск той мысли, из-за отсутствия которой мы приходим к ничему?! Это ли не мечта мечты?

Всегда и повсюду мы живем мучительно трудно, и еще никто не доказал свое существование как ту или иную полностью воплощенную в реальность положительную идею; всегда мы несем в себе задатки конца света, но ничего не воплощает этот задаток столь же последовательно, как страсть богатых к обогащению.