После бури. Книга вторая

Пожалуй, немного найдется в литературе последних лет характеров, которые бы столь свободно и столь естественно олицетворяли гуманистический, созидательный пафос Октября, как председатель Крайплана Константин Лазарев. Иные в ту пору, в двадцатые годы, сетовали: «За что кровь проливали?» У Лазарева был другой принцип, другая формула: «Воевали, кровь проливали, теперь нужно доказать, что не зря!» И доказывает: словом и делом, увлеченно, самозабвенно, зажигательно. Ведь Лазарев, он — кто? В прошлом — подпольщик, политэмигрант, пропагандист. Ныне — организатор, мозговой центр Крайплана, собиратель творческих сил. Вон сколько сплотилось вокруг него первоклассных спецов, сколько умов и талантов. Как из «бывших», так и из сегодняшних. Гроза местной контры, вчерашний чекист Прохин и его подследственный, приговоренный к расстрелу, но прощенный всесоюзным старостой Калининым, несостоявшийся главковерх и правитель Бондарин, «сибирский Маркс», ветеран революции Вегменский а незадачливый министр временного Сибирского правительства, знаменитый ученый Сапожков, профессор-юрист Новгородский и приват-доцент Корнилов. И, что удивительно, «бывшие» работали в одной упряжке с нынешними. Дружно, азартно, с энтузиазмом. Словно только и ждали, что Советская власть призовет их к себе. Словно к тому и стремились, чтобы воскликнуть вместе с Бондариным: «Служба требует и вы требуете от меня строить социализм? Строю. И даже с удовольствием! Это оказалось гораздо интереснее и даже гораздо душевнее, чем можно было предположить!»

Буровая артель Корнилова являла собой случайный конгломерат. Каждый сам по себе и каждый сам за себя.

Теперь перед нами не конгломерат, а коллектив. Состоящий из индивидуальностей, из звезд первой величины, но объединенных в созвездие. И разномыслие, разнохарактерность солистов не мешали сплочению. Напротив, требовали его. Спорили о том, строить ли Южно-Сибирскую магистраль или совершенствовать Транссибирскую, намечать ли тот или иной процент коллективизации, ничьих авторитетов не щадили, но договаривались же, приходили к согласию.

Это позже станут коситься на многообразие, обожествлять анкету и пускать ее впереди человека, равняться не на истину, а на директиву. Позже, когда окрепнут, наберут силу Суриковы и Кунафины. А Лазарев до своего последнего часа, до последнего вздоха шел от личности, от способностей, от компетентности, от готовности работать искренне, не за страх, а за совесть. Увлекал «бывших», зажигал молодых. Ленинская школа и ленинское же искусство воодушевлять людей, поднимать их над амбициями, над суетой и раздорами. Различия различиями, а Корнилов «чувствовал с Лазаревым энергетическую общность и дорожил ею, понимая так, что это подает надежду на общность человеческую...»

Печать Лазарева лежит на стиле крайплановской работы. Смелом, независимом, инициативном. Печать — и на самом быте крайплановцев. И как они необходимы, как художественно безукоризненны, эти картины, рисующие жизнь дачного поселка. Взаимная предупредительность его обитателей, деликатность, такт, страх хоть в чем-нибудь показать свое превосходство над прочими, все равно какое — в образовании, в эрудиции или в должности, в заслугах. Дачная идиллия, вечерняя пастораль? Да нет же! «Почти что коммуна», нравственные нормы, рожденные революцией, ее поэзия, ее романтика. Отблеск костра.

Не так уж много страниц второй книги отдано Лазареву, но они из числа определяющих.

Здесь моральные ориентиры, здесь связующее звено, здесь, как говаривали в старину, источник магнетизма. С председателем крайплана — каждый по-своему — соотносятся и сверяются все остальные герои. Как бывшие, так и представляющие новую, послеоктябрьскую генерацию. Рядом с ним и Корнилов чувствовал надежность, «истово верил в то, что будущее будет, что его будет много, что о его устройстве обязательно нужно хлопотать...»

Величие революции не только в том, что она рождала и выдвигала Лазаревых, но и в том, что она переубеждала, перетягивала на свою сторону Бондариных.

Они были политическими противниками, эти герои, они смотрели друг на друга сквозь прорезь прицела. Один утверждал Советскую власть, другой с этой властью боролся. Один был комиссаром Красной Армии, другой командовал войсками Уфимской директории, даже соперничал с Колчаком за пост главковерха.

Однако при всех своих заблуждениях Бондарин в повествовании личность незаурядная, неординарная. И по-человечески обаятельная. Генерал, но выходец из низов, сын кузнеца из-под Сызрани. Военная косточка, но не солдафон какой-нибудь. Напротив, широкая натура, эрудит, теоретик, автор научных трудов и мемуаров о русско-японской и гражданской войне.