После бури. Книга вторая

Еще Корнилов хотел понять — что же тогда, в гражданской войне, а теперь в мирной обстановке называлось «интернационализмом»? Он хотел понять и латышей, и бывших военнопленных мадьяр, которые беззаветно сражались на стороне красных. Ну, конечно, и тем, и другим победа Красной Армии обещала советскую и ни от кого не зависящую родину, но даже и это было не все, даже и без этого латыши и мадьяры готовы были умереть за Советскую Россию где угодно — на Волге, в Ярославле, на Урале, под Иржинском, в московском Кремле, в Сибири... Нет, в белой армии ничего подобного никогда не было, хотя красные и называли чехословаков «белыми латышами». И в белом лагере тоже были и героизм, и порыв, но порыв с надрывом, и между сражениями людей одолевали сомнения и раздоры: политические, имущественные, по поводу захваченных трофеев, сословные — при дележе чинов и званий, а национальные особенно. От интернационализма мысль Корнилова вела его к мировому обществу, которое, однако, он никак не мог себе представить.

— Прогнал! Всех! Североморпутейцев прогнал. Речников «Госпара» прогнал! — ответил товарищ Озолинь на недоумевающий взгляд Корнилова.— Почему разогнал? — спросил Озолинь.— А они даже собственные разногласия не могут мне объяснить. Смешно? Не смешно — глупо! — И тут же, без малейшей паузы Озолинь сказал: — Увеличиваем через год посевную площадь в северных районах на двадцать процентов!

Корнилов, несколько растерявшись, ответил:

— Не знаю, не знаю, какие у нас на этот счет возможности. Какие земельные фонды. Нужно подсчитать, нужно выяснить!

И тут Озолинь с места в карьер сказал:

— Требуется! — а Корнилов быстро развернул карту земельных фондов и указал на полосу северных подзолистых и залесенных почв.

— Только здесь. Но огромная раскорчевка...

— Конечно! — согласился Озолинь.— Сколько взрослых пней на десятину? На гектар?

— До сорока! Не считая маломерки!

— Не считая. Маломерку сожжем!

— А люди? Откуда?

— Людей переселим. Сколько нужно! На то есть Переселенческое управление.— Озолинь с сожалением вздохнул.— Латышей сюда бы. Еще лучше — латгальцев, умеют корчевать!

А дальше уже в полном единодушии они рассматривали земельную карту, словно это была карта военных действий: прикидывали, сколько потребуется крестьянских душ на раскорчевку, откуда и по каким дорогам пойдет снабжение продуктами, одеждой и орудиями труда, из каких населенных пунктов будет осуществляться руководство переселением и работами по раскорчевке, и товарищ Озолинь, принимая решения, и слова употреблял такие, как «правый фланг», «левый фланг», «тыл», «центр», «общее руководство», «операция». Это была его стихия, в которую он вовлек и Корнилова, и Корнилов минут через десять заговорил точно таким же языком.

И выглядел-то товарищ Озолинь вполне по-военному: зеленоватый френч, такого же цвета полугалифе, блестящие сапоги. И выражение лица командирское. И голос. К тому же он был человек увлеченный и веселый в своем увлечении. Он вынул из ящика стола пачку цветных карандашей, и они вместе стали размечать карту.

Вдруг в кабинет вошел Прохин.

Не сразу узнав Корнилова в одной из склонившихся над картой фигур, Прохин сказал:

— Здравствуйте, товарищ Озолинь!

— Ты пришел! Садись! Мы что здесь планируем? Мы планируем...— И Озолинь кратко и точно информировал Прохина обо всем, что говорилось здесь без него, и тут же спросил: — Вегменский что? Болеет?

— На поправке. Здоровье, в общем-то, слабое.

Озолинь с присущей ему привычкой (точно такой же, какая была и у Лазарева, отметил Корнилов) не дослушивать ответы до конца, перебил Прохина:

— Вопросы есть? Ко мне? Если нет, у меня будут к тебе!

Прохин недоумевал по поводу присутствия здесь Корнилова, по-видимому, продолжительного, но, безукоризненно владея собою, недоумения не показывал.

— Начнем с твоих вопросов,— ответил он.— Начнем с твоих.

— Ну вот,— сказал Озолинь,— тогда воспользуемся присутствием у меня Корнилова...

— Воспользуемся,— подтвердил Прохин.

— Он член этой комиссии, которую вы себя устроили?

Прохин понял, о какой комиссии речь, но спросил:

— Комиссия? Какая же это?

— Которую вы устроили: разбираться в Бондарине и Вегменском. «Комиссия по Бондарину» — так вы ее назвали? И объявили?

— Не сами мы ее объявили. Редакция газеты прислала документ. Твой печатный орган прислал.

— Знаю,— кивнул Озолинь.— Все знаю. Заканчивайте это дело.

— Понимаю, — кивнул Прохин.

— Вегменский и Бондарин много лет работали вместе. Замечаний не было. Какие замечания появились теперь?

— Понимаю...

— Крайпланы задачи решать. В ближайшие дни! Часы! Тебе предстоит верстать пятилетний план. Кадры для этого нужны? Специалисты нужны? Или обойдешься один? Без кадров?

— Понимаю,— снова кивнул Прохин.

— Знаю, что понимаешь. Знаю, знаю. Н теперь докладывай, говори по вопросу. По которому я тебя пригласил...

Прохин придвинулся к столу, мельком взглянул на Корнилова; стал развязывать белые тесемки на красной картонной папке. По красному напечатано было: «Для доклада».

Корнилов попрощался и ушел.