После чумы

Он был настойчив, а его рука крепко держала Ариадну под локоть, пытаясь деликатно стащить возлюбленную с кабриолета. О, если бы она только спустилась, если бы только пошла и посмотрела, — он хотел объяснить, как там под землей прохладно и пахнет свежестью, и как дешево строить и расширять дом, сделать детскую, комнату для шитья — да, все, что она пожелает. И все, что для этого требуется, — это сильная спина и лопата в умелых руках. Не нужно тратить ни цента на черепицу и прочие стройматериалы, что не выдержат и нескольких лет жестокого солнца Он хотел сказать ей это, но слова никак не собирались во фразы и не шли с языка, он пытался объясниться жестами и тянул ее за руку, словно все зависело от того, удастся ли ему стащить ее на землю. И ведь так оно и было, так и было!

— Пустите! — завизжала она, выдернув руку. Ее трясло, она всхлипывала, задыхаясь горячим воздухом, словно выброшенная на берег рыба. — Вы сказали… сказали… двенадцать комнат!

Он снова потянулся к ней:

— Пожалуйста, — молил он, — пожалуйста.

Но Ариадна так резко отпрянула назад, что у повозки едва не вылетели пружины рессор. Ее лицо пылало яростью, слезы прочертили дорожки на пыльных щеках.

— Идиот! — орала она. — Ублюдок! Даго![65] Грязный итальяшка! Ты, ты не лучше убийцы!

Спустя три дня одним обведенным в рамку абзацем местная газета объявила о ее помолвке с Хирамом Броудбентом, тем самым с птицеводческой фермы Броудбента.

«Помолвка — это еще не свадьба», — так подумал Бальдазар, когда Лукка Альбанезе показал ему газету. Помолвка может быть расторгнута, нарушена — как любое обещание, соглашение или даже контракт. Еще оставалась надежда, еще не все было потеряно.

— А кто он, этот Хирам Броудбент? — требовательно спросил он. — Ты его знаешь?

Они ужинали бобами и вермишелью в подземной кухне Бальдазара, переговариваясь на тихом трагическом итальянском. Лукка только что прочел ему объявление — резкие английские слова кромсали душу Бальдазара, словно ножницы, паста превратилась в вату и застряла в горле. Он чуть не подавился. Его едва не вырвало.

— Еще бы, конечно. — ответил Лукка. — Я его знаю. Такой толстый здоровяк. Зимой и летом не снимает соломенную шляпу. Он пьет и, говорят, пьет как сапожник, но у его отца есть куриная ферма, и он поставляет яйца на все рынки Фресно, так что в кармане у парня всегда водятся денежки. Черт, да если бы ты хоть иногда выбирался из своей норы, то понял бы, о ком я говорю.

— Но ты же не думаешь… то есть, Ариадна ведь не… или да?

Лукка склонился пониже над тарелкой и усердно заработал вилкой.

— Знаешь, что частенько говорил мой отец? Когда я был мальчишкой в Катании?

— Нет, а что?

— В море полно рыбы.

Но Бальдазару было на это плевать — ему нужна была лишь одна рыбина. Ариадна. Для кого еще он все это вырыл, если не для нее? Он сотворил подземный дворец с самыми плавными и мягкими углами, элегантнейшими поворотами коридоров и просторными двориками, чтобы ей было вольготно, чтобы в ее распоряжении оказалась любая комната, какую только она пожелает, после всего того, что она перенесла, живя с дядей в закутке над аптекой. Разве она сама не жаловалась ему на все это? Если бы она только знала, если бы только дала ему шанс и хоть раз спустилась в его прохладные подземные владения, то, наверняка, передумала бы, он был уверен.

Но существовала одна проблема. Непреодолимое препятствие. Ариадна не хотела его видеть. Он пришел в аптеку в надежде застать ее там и все объяснить, убедить, что она — та самая единственная, но она отскочила от прилавка и, перекинувшись парой слов с дядей, исчезла в залитом солнцем проеме задней двери. Сиагрис рывком развернулся, словно захваченный в норе дикий дверь, набычился и свирепо наклонил голову.

— Мы не хотим, чтобы вы сюда приходили, ясно? — прорычал он. Шипело масло, пахло луком и тунцом, испуганные клиенты повернули к хозяину бледные лица, оторвав взгляды от кофе и пирогов. Сиагрис перевесился через прилавок и скорчил самую мерзкую гримасу, какую только мог.

— Capiche?[66]

Но Бальдазар Форестьере не так легко сдавался. Он подумал было написать ей письмо, но до сих пор так и не освоил грамоту, а мысль о том, что за него может написать кто-нибудь другой, внушала ему стыд. В течение нескольких дней он без устали размышлял над проблемой, вскапывая чужие участки, вгрызаясь лопатой в землю, нагружая тачку, откатывая ее, разгружая и так далее, И пока его тело выполняло привычные движения, разум был свободен и усердно искал выход. В конце третьего дня Бальдазар понял, что нужно делать.