После чумы

— Отпраздновать что? — на Фелиции была короткая, по грудь, рубашка и кепка болельщика «Anaheim Angels», на щеке белел след от замазки.

— Тебя, — ответил я. — Обыкновенное чудо.

Это было прекрасно. Мы оставили машину на пустынной улице в деловом центре Санта-Барбары, все прилавки были в нашем распоряжении: одежда, последние (навеки) книжные новинки, CD, новые проигрыватели, — мы ведь могли установить аппаратуру во вновь электрифицированном доме. Разумеется, в некоторые магазинчики уже кто-то наведывался до нас, но все вели себя аккуратно, неизменно прикрывая за собой дверь, будто опасались выдать свое присутствие. В одном дворе мы видели пасущегося оленя, а на улице — горного льва, несущегося куда-то по встречной полосе, вопреки правилам дорожного движения. Когда мы возвращались домой, я был в воодушевлении. У нас все получится, я был уверен.

Хорошее настроение скоро было испорчено. Первое, что бросилось в глаза, когда мы въехали на подъездную дорожку, была темная дыра на месте нового окна, за которой виднелась бесформенная груда обломков, — то, что осталось от гостиной. Сара вернулась. На этот раз она сделала все, что могла, разбив лампы и фарфоровые безделушки, вскрыв банки с тушенкой и мясом по-мексикански, рассыпав вокруг кофе, сахар и муку, а в довершение, насыпав песок в бак с горючим в генераторе. Самое отвратительное, что она нашла полдюжины трусиков Фелиции и прибила их к стене в гостиной; в промежности в них зияли рваные крестообразные дыры. Все было пропитано ненавистью и мерзостью, — человек, вот твои деяния! — и радость, не оставлявшая нас весь день, звери, которых мы видели, первозданное чувство невинности, воспоминания о чудесной прогулке, — все исчезло без следа. Сара все обратила в прах.

— Поедем ко мне, — сказала Фелиция. — Или еще куда-нибудь, куда хочешь. Как насчет домика на берегу, разве ты не говорил, что всегда мечтал жить рядом с океаном?

Все верно. Но я не хотел мириться с происшедшим. Я стоял посреди разгромленной кухни и сжимал кулаки.

— Я никуда не хочу. Это мой дом. Я здесь жил десять лет, и будь я проклят, если позволю ей выселить меня отсюда.

Я рассуждал неразумно и по-детски (в который раз!), и Фелиция уговорила меня на несколько дней переехать в дом на берегу океана, захватив только самые дорогие вещи: университетский ежегодник с нашим выпуском, альбом с записями в стиле регги, первое издание «По ком звонит колокол» с автографом автора и оленьи рога, которые я нашел в лесу в восемь лет. Мы ездили вдоль побережья, высматривая дом в тихом, спокойном месте, пока не выбрали огромное современное здание, угловатое, все из стекла и нелепых плит. Я был счастлив и даже поймал несколько морских окуней на мелководье; мы зажарили их прямо на берегу, а потом смотрели, как солнце купается в море среди утесов на западе.

Следующие несколько дней прошли как в сказке, все наши мысли были заняты любовью, едой и тем, как вода ласкает или холодит кожу. И все же тень Сары не оставляла меня. Я вспоминал о ней каждый раз, когда мне хотелось холодной воды, или когда садилось солнце и нам приходилось зажигать свечи и керосиновые лампы. Конечно, надо было поехать и привезти еще один генератор, мы это прекрасно понимали, но в таком местечке, как Санта-Барбара, генераторов было не так уж много (то ли дело в старые времена), так что мы и не знали, где его искать. Наконец, я просто не мог выбросить из головы образ Сары и забыть все, что она наговорила и сделала. Я потерял дом, а ведь я человек привычки, как и любой другой. Или даже больше. Намного больше.

Решение пришло само собой, спустя неделю, в образе человека. Невозможно объяснить это иначе, как чудом, хоть и в человеческом обличий. Мы с Фелицией лежали на пляже, разумеется, нагие, без стеснения, не задумываясь о наготе, как Адам и Ева, и вдруг увидели фигуру, решительно шагавшую по длинной извилистой полоске песка, терявшейся вдали в дымке неизведанного. Когда человек приблизился, мы увидели мужчину с всклокоченной пепельной бородой и такими же волосами, венчиком окружавшими проплешину на макушке. На нем был спортивный костюм, горные ботинки, ярко-голубой рюкзак горбился за спиной, как вторая пара плеч. Обнаженные, мы приветствовали его стоя.

— Привет, — сказал он, остановившись в паре метров от нас и внимательно посмотрев сначала мне в лицо, потом на грудь Фелиции; наконец, с трудом оторвавшись, уставился под ноги. — Рад видеть вас, — произнес он, обращаясь к песку.

— Мы также, — вежливо ответил я.

За едой — бутерброды с креветками и поджаренным Фелицией хлебом — мы обменялись историями. Выяснилось, что он был в горах, когда обрушилась чума.

— В горах, — прервал я. — Где же?

— Там, — ответил он, неопределенно махнув рукой, — на Сьерре, как раз над одним местечком, Приют Рыбешек называется, вряд ли вы его знаете.