После десятого класса

Быть может, впервые в тактике артиллерии этот умный командир применил гибкое маневрирование огнем и колесами, да и сумел обучить людей. Батарейцы сами догадывались, когда послать врагу гранаты, когда ударить шрапнелью, когда сыпануть картечью. Констан-типов велел, чтоб при наступлении или отходе всегда стреляло три орудия, а одно было на ходу. И сигналом к движению следующего орудия были выстрелы пушки, занявшей новую позицию. И так в течение всего боя.

И здесь ополченцам еще раз пришлось испить солдатского горя. Они были готовы драться до последнего на окраинах города. Они лучше русских понимали, какая участь ожидает всех жителей, когда на улицы ворвутся османы... Но главным в этом бою оказалась не оборона города, а защита Шипкинского перевала, чтоб дать беженцам уйти по нему, вывезти раненых, удерживать его для будущих наступлений.

На кривых и тесных улицах, охваченных пожаром, среди исковерканных повозок и беженского скарба завязывались рукопашные схватки. Уступив беженцам дорогу, батарейцы подпускали неприятеля на 20—30 сажен и, дав несколько картечных залпов, заваливали улицу баррикадами из повозок. На северной окраине города метались драгуны, не давая таборам выйти к дороге на Казанлык. А по ней в пыли, реве и стенаниях катился поток беженцев. Болгары и драгуны перемешались, возникали импровизированные отряды, и они дрались, отходя шаг за шагом.

С большим порядком сумела отойти только 3-я дружина, с которой шел полковник Депрерадович. Сняв последние заслоны и подобрав раненых, дружина оставила несчастный город. Сопротивление защитников было настолько яростным, что Сулеймап-паша, зная о своем перевесе в силах, не решился преследовать отступающих. Да, наверное, и не смог бы этого сделать, так как ворвавшиеся в город войска занялись грабежом и резней.

После войны на судебном процессе в Константинополе, оправдываясь за поражение в войне, Сулейман-паша ответит, что потребовалось еще более суток, чтобы выбить оставшихся в городе раненых солдат и болгар.

В Стара Загоре турками было уничтожено 20 ООО мирных болгар.

...В знойном ущелье по дороге на Казанлык в пороховой вони, запахах крови, пота и пеленок двигался людской поток. Шли полуголые ополченцы, отдав свою одежду беженцам и изорвав рубахи на бинты. Солдаты в полной выкладке тащили на плечах детей. Раненые брели, цепляясь за повозки. Фляги давно опустели. Все вокруг кричало, стонало, ругалось. Впереди колыхалось Самарское знамя в руках пятого за сегодня знаменосца — унтер-офицера Фомы Тимофеева; его поддерживал ополченец Никола Корчев, неся в другой руке обломок древка. Четверо знаменщиков были убиты, и среди них подполковник Калитин; слова его клятвы при вручении оказались пророческими.

С юга доносился раскатистый треск. И все на дороге вбирали головы в плечи, совали их под телеги, замирали, слушая нарастающий разноголосый вой летящих пуль. Они звонко щелкали, взбивая облачка пыли, или с тупым звуком вонзались в человеческие и конские тела.

Это два турецких табора у входа в ущелье стреляли залпами навесным огнем наугад по площади, зная, что многие пули, направленные в большую и густую толпу, найдут свою жертву.

Русским солдатам и болгарским ополченцам здесь довелось испытать самое страшное из всех отступлений, самое горькое — * это отступление вместе с беженцами.

Невесть откуда взявшийся гренадер-кексгольмец, наверно из связных, нес на руках завернутую в лохмотья девочку. Она ничего не говорила, не кричала, а только судорожно вцепилась грязными ручонками в набухший от пота ворот солдата. Что видели ее глаза, можно было только догадываться. Идущие рядом солдаты рассуждали:

— Она не болгарка, а турчанка...

— Нет, на гречанку больше похожа.

— Армянка, я видел их повозки вчера.

— То цыгане были...

Опять донесся раскатистый треск. Солдат прижал девочку к животу, скорчился, прикрыв спиной, словно от дождя. Засвистело, защелкало. Дико закричали раненые. Потом, тронувшись дальше, кексгольмец спокойно пояснил:

— Дураки вы, братцы, и балбесы. И вовсе не гречанка, не болгарка, не турчанка... Она — дите. А коли имя отшибло, то свое дадим — не пропадет ².

Райчо шел со своим отрядом новичков, залпом хвативших сверх меры солдатского горя, утешал как мог, заявляя, что в любой войне всегда есть временные неудачи, поражения, отступления. Неприятель тоже не дурак, и его голыми руками не возьмешь. Чуть оплошал — и он перехитрит, осилит тебя... Но, как назойливый слепень, в голову лезло воспоминание о Сербии. Тогда Сербию спасла от полного поражения Россия. Россию же спасать некому, у нее есть только недоброжелатели. «Господи, что я думаю, ведь сам же внушаю дружинникам, что на войне временные неудачи неизбежны». И Николов стал объяснять ополченцам, какое значение имеет для армии защита Шипкинского перевала.