После долгих дней

Когда гонец покинул дом Энмешарра, верховный энси предался размышлениям. Перед ним стояла трудная задача – осознать и проанализировать действия царя, находившегося за многие беру[37] от Меде и в камышовой хижине воздававшего дань Богам. По каким загадочным причинам сын Убар-Туту велел разобрать старый дворец, почему в его голове возникло желание построить из обломков корабль, оставалось для Энмешарра загадкой. Прежде всего, жрец Меде склонялся к тому, что царь был слишком молод, а всяческого рода причуды, по его мнению, рождались только у неопытных людей. Также в его воображении возникли образы недоброжелателей, которые могли заколдовать царя, напоить его какими-нибудь одурманивающими травами и внушить ему все что угодно. Но версия эта скоро отпала, так как Энмешарр вспомнил о звезде Шамаша, которую верховный жрец Сиппара надел на шею сына Убар-Туту в день его коронации. Эмблема Бога солнца Шамаша, в виде звезды и отходящих от нее в разные стороны волнообразных лучей, должна была охранять сына Убар-Туту от всякого воздействия человека, живого или мертвого. «Только по воле богов сын Убар-Туту мог принять подобное решение, – подумал Энмешарр. – Но зачем богам разрушать старый дворец, зачем строить корабль? О чем молился сын Убар-Туту в камышовой хижине?» Найдя ответы на эти вопросы, Энмешарр смог бы прийти к какому-то заключению и послать гонца в Шуруппак, но ответа не было. Как бы усиленно он ни думал, ответ в голову не приходил.

Обойдя южное крыло дворца, Энмешарр решил спуститься в сад и там, в тени пальм и фруктовых деревьев, попытаться разгадать головоломку, ниспосланную величественными богами Шумера. Энмешарр, полагаясь на милосердие величайшего из Богов – Ана[38], предавался раздумьям в тени миндальных и сливовых деревьев. Солнце ласково опутывало жреца сетью своих прикосновений, убаюкивало, проникало в каждую пору его увядающей кожи, глаза закрылись, и вот, он, совсем молодой, похожий на юного Хоседа, шел по лесной тропе. Кусты, травы, ягоды и цветы расступались перед ним, зазывали в самую глубину чащи, туда, где росли высокие деревья. Так он шел и видел десять своих двойников, которые в разноцветных одеждах шли за деревьями в том же направлении, что и он. Энмешарр вышел на ровно очерченную круглую поляну, в центре которой возвышался гигантский каменный храм в форме яйца. Со всех сторон к нему подходили другие Энмешарры, распространяя вокруг себя едва ощутимую вибрацию. В конце концов, подойдя совсем близко, они одновременно вошли в него, пронзив жреца болезненным электрическим разрядом. Энмешарр не устоял от удара и упал на траву, но тут же поднялся и увидел перед собой несколько расплывающихся силуэтов, как будто они не стояли на земле, а отражались в воде. Силуэты были в несколько раз выше Энмешарра. Они молча стояли в шагах десяти от жреца и не двигались с места. У каждого в руках был предмет: у одного мотыга, лопата и двойной Трезубец, у другого – светильник, у третьего – копье, у четвертого – скипетр. На плече одного сидела птица, в ногах другого уселся огромный лев с ослепительно-огненной гривой, рядом с третьим восседал дракон Мушхуш.

– Что ты хочешь от нас, Энмешарр? – раздался тихий, едва уловимый голос, прилетевший откуда-то издалека, за сотни миль от этой поляны.

– Ответ на один вопрос, о Великие!

– Какой вопрос?

– Что случилось с сыном Убар-Туту, царем Шуруппака?

– То воля богов. Неизбежное да свершится!

– Что свершится? – переспросил Энмешарр.

Боги молчали. Один за другим, они стали возвращаться в свой каменный храм. За ними уходили животные. Один только Мардук стоял вдалеке со своим драконом. Энмешарр отчетливо разглядел части его тела, состоящие из животных и растений: главные внутренности – львы, малые внутренности – собаки, спинной хребет – кедр, пальцы – тростник, череп – серебро. Радужки глаз Мардука вдруг засветились так ярко, что Энмешарр словно ослеп от боли.

– Будь осторожен, Энмешарр, – предупредил его Мардук, – Нергал уже близко…

Когда Энмешарр открыл глаза, то не было вокруг ровно очерченной поляны, не было храма в виде яйца, а были беседка и миндальные деревья, которые, назойливо позвякивая, сбрасывали на каменные плиты свои перезревшие плоды.

8