После долгих дней

Араб и его спутница расположились под тентом, но то и дело господин Ширази подходил к месту раскопок, чтобы задать тот или иной вопрос или дать совет, что поднимало в Александре волну внутреннего негодования. Но приходилось сдерживаться, терпеть, ибо, кроме этого чрезмерно активного господина, никто бы не профинансировал в сложившихся условиях продолжение исследований. Кроме того, он испытывал чувство благодарности и одновременно восхищения к странному существу, неподвижному и молчаливому, закутанному в хиджаб, как будто переместившемуся сюда, в мухафазу Багдада, из каких-то далеких миров. В голове выстраивались картины переселения горных народов Загроса, спустившихся в долину Тигра в северной части Шумера. Александру почему-то очень легко представлялась эта женщина в цепи других, таких же неэмоциональных, простых людей с мозолями на руках, гонящих мелкий рогатый скот на заливные поля. Но она была совсем из другого мира – с небоскребами и лимузинами, с шикарными ресторанами и бутиками Эр-Рияда. Однако эта современная картина со странной спутницей господина Ширази в фантазиях Александра никак не ассоциировалась. Более того, эта пара все больше соединялась в воображении археолога с двумя персонажами из книги, которую он писал по мотивам расшифрованной древнешумерской рукописи. Двое неизвестных с животным из семейства кошачьих, прибывших в Меде на повозке, запряженной быками, и эти неизвестные оказались богами нижнего мира, предвестниками смерти.

Ночью гости спали в палатках уехавших немецких коллег. Александр долго не ложился, он по обычаю обошел теперь уже опустевший лагерь, почувствовал, как земля остужается после заката, как от нее идет ароматный, усыпляющий пар, взглянул на французский триколор, на котором концы были испорчены в двух местах то ли от ветра, то ли от сильной жары. Он долго смотрел в небо. Смотрел на мерцающую серо-желтую луну, на звезды созвездий Лебедя и Лиры, на яркую, пронзительную звезду Денеб. Ему подумалось, что в те далекие годы, когда строился и развивался город Меде, его жители так же смотрели в небо и видели те же звезды, только назывались они тогда по-другому… Вернувшись в палатку, Александр, как всегда, сделал записи сначала в тетрадь, затем занес исправленный вариант в компьютер.

Ковчег сына Убара-Туту скоро должен был причалить к суше, а здесь, в этом мире, как думалось Александру, наоборот, все приближалось какому-то безумному, нелепому концу. Казалось бы, мир достиг своего расцвета, человек находился на вершине познания, а все снова летело в пропасть.

Со дня на день от лагеря могли остаться только воспоминания, и Александру хотелось успеть найти хоть какое-то доказательство того, что Золотой зиккурат существует, найти и спрятать в багдадском Национальном музее остатки того далекого мира, который, будучи открыт человечеству спустя тысячелетия, во второй раз мог быть погребен и обречен на вечное забвение. Да, ему хотелось доказать кафедре и лично Чернякову, что он не Джон Аллегро, а Генрих Шлиман, но все же главное чувство, которое владело им, было чувство завершенности поиска. Истина была слишком близко, чтобы все бросить в последний момент и сбежать во Францию. Даже отдаленные выстрелы и взрывы не могли Александра остановить.

19

Посланник жрецов из Башни Магов явился ближе к вечеру. Энмешарр принял его спокойно, стараясь не выдать волнения, накопившегося за часы ожидания – нестерпимые часы, которые тянулись как годы. За время, проведенное в тишине и полном одиночестве, энси вспомнил практически все – от детства и юности до последних мрачных дней, которые казались мучительной пыткой. Было страшно осознавать, что конец близок, все рушилось, хотя вокруг ничего не менялось, текло как прежде, и никто, кроме него, не знал, что гибель неизбежна. Именно в такие минуты, когда истинные ценности обретают свое животрепещущее значение, второстепенное, которое еще недавно казалось главным, становится бессмысленным и пустым. Никакие тайны и соглашения, никакие договоры между энси и жрецами Шумера не были для Энмешарра столь же важными, как жизнь сына. Он принял решение сам для себя, не желая посвящать в это царя Шуруппака, других царей и жрецов Шумера. Он совершит преступление ради жизни сына, станет предателем.

Посланник вошел, как всегда, осторожно и неслышно; платок, закрепленный на голове жгутом из золотистой ткани, покрывал лицо, шею и плечи. Энмешарр не знал ни его имени, ни его звания, никогда не видел его лица, но хорошо знал голос посланника.

– Есть ли вести от сына Убар-Туту, дорогой энси Энмешарр? Жрецы волнуются и хотят знать, что происходит в Шуруппаке.

– Пока вестей нет, дорогой посланник. Мой гонец должен вернуться только завтра, а гонец сына Убар-Туту уехал сегодня утром.

– Мы надеемся, что вы будете держать нас в курсе дела.

– Не сомневайтесь, дорогой посланник.

– А в каком положении находятся прибрежные территории Шуруппака и Лагаша?