После долго и счастливо (ЛП)

Господь, дай мне сил. Сначала моя мать в моём доме, потом просвистеть три тысячи миль в летающей жестянке над бездонными глубинами Тихого Океана.

Прошлой ночью я почти не спал, думая об этом. Когда приземлимся, мне потребуется самый долгий дневной сон в истории.

— Так где, говорите, кошачий корм? — спрашивает мама. Она хмуро смотрит на Огурчика и Редиску, которые мяукают и вьются между её ног. — Привет, лапочки, — она нагибается и гладит Редиску. — Репка. Ну разве ты не милашка.

Фрейя улыбается, будто её ни капельки не смущает, что моя мама не может запомнить клички котов, даже если бы от этого зависела её жизнь.

— Я покажу, Мари, — говорит она. — Я слишком быстро всё перечислила, извини.

Мама одёргивает свой свитер, выпрямляясь.

— Ничего страшного. Но второй раз показать не помешает.

— Спасибо, Фрей, — отрешённо говорю я, перепроверяя наши чемоданы.

Фрейя мягко кладёт руку на плечо мамы и направляет её перед собой.

— Итак, Мари, вот распорядок дня, а вот номера наших соседей, Марка и Джима, если вдруг возникнут проблемы…

Они уходят дальше по коридору в сторону кабинета, где мы держим всё необходимое для кошек, а моя мама опять спрашивает, в каком доме живут Джим и Марк. Я вздыхаю.

У мамы не лучшая память. Я слежу за её финансами, поскольку она начала забывать про счета, и тогда же мы с Фрейей мягко спросили, не можем ли мы оплачивать её аренду, чтобы она вышла на пенсию. Она сказала «нет, чёрт возьми». И это привело к огромной ссоре, когда я сказал ей, что это была не просьба, и моя мать не будет больше ни дня убирать чужие дома и ломать своё тело, когда мы с Фрейей поняли, что можем позволить себе обеспечивать её на пенсии. Даже если для этого придётся слегка затянуть пояса. Даже если для этого потребуется иногда подрабатывать на стороне. Я всем обязан своей матери. Платить её аренду, чтобы она могла дать отдых своему уставшему телу и пощадить свой разум, пребывающий в хаосе — это меньшее, что я хочу сделать для неё.

Поначалу она весьма рассердилась, но теперь ведёт себя лишь слегка раздражённо, когда мы с Фрейей раз в месяц проделываем часовую поездку на север. Мы помогаем ей убираться, просматриваем почту, разбираемся с разными нюансами, следим, чтобы всё было в порядке, и арендодатель не забивал на её проблемы. Если её память и дальше будет ухудшаться, то ей придётся переехать к нам. Или же нам понадобится найти ей жилой комплекс для пенсионеров, который она не возненавидит. Ещё одни расходы, которые надо учесть в бюджете, потрудиться и накопить.

Я постоянно думаю о маме, и беспокойство об её памяти настолько сильно, что иногда не даёт мне уснуть. Что, если она оставит что-то на плите? Что, если она выйдет из дома и забудет, где находится?

Так что вдобавок к этому постоянному беспокойству я теперь оставляю её одну с этой неидеальной памятью, чтобы она присматривала за домом, в который я вложил кровь, пот и слезы.

«Дыши глубоко, Эйден. Дыши глубоко».

Дальше по коридору мама смеётся в ответ на какие-то приглушённые слова Фрейи. Дальше раздаётся звонкий смех Фрейи, и по моей спине пробегает дрожь. В последнее время она так мало смеялась. Я смакую этот звук так же, как в детстве смаковал то мороженое с шоколадной помадкой из Макдональдса, что изредка покупала мне мама.

Я всё ещё покупаю себе мороженое с шоколадной помадкой в те дни, когда всё становится чересчур. Я сижу в машине, ем мороженое и напоминаю себе, как далеко я зашёл, как много препятствий преодолел. Я говорю себе, что если преодолел всё в прошлом, то и сейчас справлюсь.

— Что ж, дети, — говорит мама, когда они снова возвращаются в прихожую. — Надеюсь, вы весело проведёте время. Ты слишком усердно работаешь, Эйден. Отпуск пойдёт тебе на пользу.

— Ах, я в порядке. Но предвкушаю возможность отдохнуть.

Я улыбаюсь маме — птичьи косточки, мягкие серо-зелёные глаза, седые волосы, практично подстриженные до подбородка — и принимаю её объятие, нежно обнимая в ответ. От неё пахнет свежевыстиранным бельём, корицей и мятой, как всегда, и это вызывает во мне горько-сладкую волну ностальгии. Редкие воскресные утра с раскраской за столом. Те несколько раз, когда она зарабатывала хорошую сумму, и мы покупали пончики, а потом шли купить одежду, подходящую по размеру, и кроссовки, в которых мне казалось, что я хожу по облаку. Я цеплялся за эти яркие моменты среди множества ночей, когда я сквозь щёлочку в двери спальни смотрел, как она стояла на кухне, повесив голову, и её плечи тряслись от безмолвных рыданий.

Мне было семь, когда я впервые застал её плачущей вот так. И тогда я поклялся, что как только мне представится возможность, я сделаю жизнь лучше. Для неё. Для меня. Для всех, кого я когда-либо любил.

— Идите уже, — говорит мама, выгоняя нас. — Поезжайте спокойно. Мы с Горчицей и Репкой присмотрим тут за всем.

Фрейя улыбается и берётся за ручку своего чемодана.

— Клички съедобные, да, Мари, но они Огурчик и Редиска.

— Да и пофиг, — мама машет рукой. — Кошки тупые как валенки. Они поймут, что я кормлю их и выгребаю их дерьмо.