После долго и счастливо (ЛП)

Я киваю и с трудом сглатывая, стараясь сдержать то, что хочется сказать, ибо я знаю, что Фрейя хочет защитить своих родителей от нашего бардака.

Моего бардака.

Который я учинил для нас.

Но если бы я мог задать ему вопрос, я бы это сделал.

«Как ты это делаешь? Как ты любишь столько открыто? Как ты делаешь это без страха запятнать… всё? Как ты работаешь так усердно, любишь так крепко и успеваешь это всё? Как ты научился это делать? Получится ли у меня?»

Алекс перестает дрейфовать в воде и сокращает расстояние между нами, выдёргивая меня из мыслей. Он сжимает мои плечи и смотрит в глаза, затем говорит:

— Похоже, ты многое несёшь на себе, Эйден, но ты не обязан нести это в одиночку. Я всегда рядом. Пусть я знаю, что я не твой отец, я люблю тебя как родного. Я горжусь возможностью назвать тебя сыном.

В моём горле встаёт ком, после чего я хриплым шёпотом выдавливаю:

— Спасибо.

— Иди сюда, — он привлекает меня к себе, в такое же крепкое объятие, каким он одаривает своих сыновей, и его ладонь стискивает мой затылок.

Я могу расплакаться. И по его примеру я знаю, что это не делает меня слабым или поломанным. Поскольку я видел, что Алекс не раз прослезился, целуя своих сыновей в лоб. Он показал мне, что сила кроется в том, как открыто ты обнажаешь своё сердце, а не в том, как крепко ты его обороняешь. Просто я никогда не думал, что могу так поступить, что я способен на такую уязвимость.

Я начинаю понимать, что это так. И что попытки спрятаться от этой уязвимости обошлись дорогой ценой не только мне, но и Фрейе. И нашему браку. Я не могу исправить то, сколько работы нужно сделать, или сколько долларов предстоит заработать. Но я могу исправить это. Сколько себя я обнажаю, сколько всего я вверяю ей.

Горячая слеза скатывается по моей щеке, пока Алекс похлопывает меня по спине, затем нежно отстраняется, всё ещё держа меня за плечи. Я стираю ладонью слезинку и прочищаю горло.

— Я забыл упомянуть ещё одну вещь, — тихо говорит он, — на которую я очень сильно полагался в те тяжёлые месяцы.

— И что это?

В уголках его глаз образуются морщинки, когда он улыбается.

— Смех.

По негласному пониманию мы оба ещё раз скрываемся под водой, затем всплываем и ловим волну к берегу. Алекс идёт по плотному песку, приковывая всеобщее внимание и говоря что-то, чего я не слышу, потому что вытрясаю воду из уха. А потом он вскрикивает, спотыкаясь и падая лицом в песок.

Я спешу на берег, инстинкт побуждает меня помочь, прикрыть его и защитить от смущения. Но я не успеваю преодолеть и половины пути до Алекса, когда его раскатистый смех разносится по воздуху. Он приподнимается на локтях, поворачивается и плюхается на спину, и тут Элин, опередив меня, опускается рядом. Подойдя ближе, я вижу, что она тоже смеётся — нет, хохочет так, что аж подвывает. Более того, осмотревшись по сторонам, я понимаю, что все они смеются. Ну, коме Акселя, который просто смотрит поверх своего скетчбука, выгнув одну бровь.

— Да какого чёрта с вами не так, люди? — спрашиваю я.

Алекс поднимает голову и встречается со мной взглядом, его лицо озаряет улыбка. В уголках его глаз блестят слёзы, но он смеётся ещё сильнее. Элин берёт его за руки, пока он пытается встать, но он лишь продолжает хохотать и дёргает её вниз, отчего она падает поверх него на песок. Она мягко обхватывает его лицо ладонями и целует между приступами хохота.

Прежде чем я успеваю повернуться к Фрейе и попросить объяснения (не то чтобы я его получу, потому что она ржёт аж до слёз), Оливер из ниоткуда появляется рядом как жутковатый светловолосый полтергейст.

— Эй, Эйден, — говорит он, ткнув указательными пальцами в уголки моего рта и растягивая их, пока не получается неестественная улыбка. — Чего такой серьёзный?

Я отпихиваю его руки.

— Твой папа только что опозорился, и вы все засмеялись.

Оливер хмурится и непонимающе моргает, а потом его лицо проясняется.

— Дружок, это шутка. Он делает это каждый раз, когда мы приезжаем на пляж. Живёт ради этого. Как ты этого ещё не понял?

— Что? — я запинаюсь. — Он нарочно наедается песка?

Оливер смеётся.

— Ага.

— Зачем? — мне начинает казаться, что я самый здравомыслящий член семьи. Это весьма пугающая мысль.

— Ну просто, — Оливер пожимает плечами. — Это смешно. Ну, и у этого есть история. Всё началось, когда он не планировал падать, но падал. Это когда мы были ещё маленькими — нет, меня вообще ещё на свете не было — и протезы были не такими хорошими, как сейчас. У него была какая-то старая фигня, не очень подходившая для ходьбы по песку, но что оставалось делать? Кажется, тогда Райдер был мелким, то есть, их было всего четверо, и он, как и любой другой папа, собирался возить их на берег и играть с детьми. Кажется, он тащил за собой ту тележку, в которой вёз старшеньких, и просто эпично упал лицом в песок. Фрейя так смеялась, что её стошнило мороженым.

От этого моё сердце скручивает нежностью.