После дождика в четверг

Но Терехов был ласков, успокаивал Олега и вместе с ним возмущался сержантовой самодеятельностью. Он ничего не знал, ничего. И никто ничего не знал. А Надя ждала машину на поселковой площади, у сарайчика прорабской конторы, нервничала, и, когда Олег, пошатываясь, вылез из кабины, бросилась к нему, обнимала его, приговаривала: «Да как они тебя, милого, избили, как могли они…» Кто она была ему там, на площади, жена или мать, не все ли равно, она жалела его, она любила его, и влажные ее глаза обмануть не могли. А все сомнения, мучившие Олега раньше, ничего не стоили в сравнении с Надиной любовью, в сравнении с этими мокрыми добрыми глазами, с шершавой лаской родных рук. «Значит, все хорошо, все хорошо, – думал Олег, – ничего не изменилось. Она любит меня, она ждала меня… А Терехов стоит рядом и все видит и пусть видит…»

И Олег успокоился тогда, не сразу, но успокоился, а доброе, даже нежное отношение к нему сейбинцев перестало удивлять Олега. Значит, ничего дурного он не совершил, мало ли какие страсти варились внутри него, важно было то, что он делал и что видели все – ведь не каждый бы решился броситься ночью в поход по сопкам, не каждый бы осмелился вступиться в автобусе за учительницу. И когда он снова принимался думать о вчерашнем – двумя вершинами, загораживающими все остальное, белели в этих его думах ночной поход и рыцарская отвага в автобусе. И Олег понимал теперь, почему ребята так восторженно относятся к нему. Он был на равных с ними, да и не только на равных. Теперь он уже хотел говорить с Тереховым. Вчера он не смог ничего рассказать ему, да и не хотел, потому что боялся, ссылаясь на усталость, выпрашивал отсрочку, нынче Олег уже забыл, что называл себя предателем. «Мало ли чего я там мог наговорить Будкову, – думал Олег, – это ведь не документы, да и ничего такого я не сказал, что можно будет использовать против Терехова. Мы этого Будкова…» Теперь, на расстоянии, Будков был ему не страшен, Олег ненавидел его и спешил рассказать об этой своей ненависти Терехову и о том, как он поставил Будкова на место.

– Садись, Олег, – сказал Терехов. Он был хмур и серьезен.

– Ты меня извини, Павел, что я тебе вчера толком ничего не доложил. Ты, наверное, от нетерпения…

– Что ты, Олег, я ведь видел, какой ты был. Ты хоть отдохнул?

– Это все чепуха, Павел, вы, что ли, меньше моего натерпелись, что и говорить об этом. Я тебе сейчас все выложу…

– Выложи, – вяло сказал Терехов. – Я, правда, уже знаю. От ребят. Они ведь тебя расспрашивали…

Олег огорчился. Он был гонцом, а не ребята. Олег с досадой махнул рукой:

– Я им всего не рассказывал!

И он разошелся. Говорил, говорил, вставал, садился, говорил. И видел, что Терехов по-прежнему скучен и головой ему кивает машинально и никаких радостей не испытывает, узнавая от Олега будковские новости. «Что это он?» – думал Олег обеспокоенно, но потом летучее беспокойство его испарялось, и он, продолжая, увлекался и снова сражался с Будковым, отстаивая Терехова, а заодно и всех сейбинцев, и подожженная зарей шашка снова сверкала в его жесткой руке.

– Понял, какой он, этот Будков, – говорил Олег, волнуясь, – и уж бумажки он мне липовые подсунул. Это точно! Ну ничего, мы еще покажем ему… А тебе он грозил, в порошок обещал тебя…

– Да, да, да, – отрешенно сказал Терехов. – Кстати, знаешь, сегодня в промтовары должны завезти рубашки мужские шерстяные. Не наши. То ли чешские, то ли японские. Вы не проморгайте…

Олег остывал, удивлен был тереховским равнодушием и обижен им.

– Постой! Какие тут рубашки! – морщась, сказал Олег. Ему хотелось теперь уязвить этого сонного Терехова чем-то, чтобы понял он наконец, чего стоил ему, Олегу, предпринятый им же, Тереховым, поход, чтобы дрогнул он в предчувствии бед. – Будков не шутил. Он принял объявление войны.

– Принял так принял, – сказал Терехов. – А ты говорил Будкову, что нам нужно подкрепление? Ведь он обещал.

– Как же, – скиснув, сказал Олег. – Сначала он ни да, ни нет. Но потом я, видимо, сумел его переломить. Выторговал человек десять. В ближайшие дни…

– Правда? – оживился Терехов.

– Правда… – пожал плечами Олег.

– Знаешь, – задумчиво произнес Терехов, – зря мы, наверное, нынче в Будкове умудряемся видеть одно плохое…

В словах этих Олег почуял укор по своему адресу, он хотел возразить Терехову, но промолчал. Олег был огорчен, разговор получился жалким и вовсе не таким, каким он желал его видеть. Досада на Терехова жгла Олега, чем-то хотелось Олегу взорвать возмутительное тереховское безразличие, и он вспомнил:

– Да, Павел, странно кончился наш разговор с Будковым. После всего, что я ему высказал, после всех доставленных ему неприятностей, ты не поверишь, он вдруг заявил, что будет предлагать меня комсоргом поезда…

– Комсоргом? – поднял голову Терехов.

– Комсоргом, – кивнул Олег и заулыбался иронически. – Понял, каков гусь? Спрашивается, как мне к этому отнестись?