После града

Привет старому командующему!.. К кому бы, вы думали, обращены эти слова? Хотите догадаться? И не пытайтесь — все равно не догадаетесь. Потому что слова обращены не к полковнику или генералу. И тем более не к маршалу. Они адресованы мне. Да, да. И произносит их не загрубелый, меченный порохом и пулями ветеран, а совсем еще молодой, с пушком на губах солдат по имени Виктор. Он, разумеется, шутит — вон как разошлись в улыбке его пухлые обветренные щеки. А во мне его шутка всегда открывает и переворачивает крохотную, но такую чудную страничку прошлого. В этот момент я как бы уношусь мысленно назад. А если сказать точнее, то не я уношусь, а до меня начинает эхом доноситься смешная и трогательная история, происшедшая со мной Первого мая 1945 года. — Привет старому командующему… Я, смеясь, хлопаю Виктора по широкому, чуть вислому плечу, спрашиваю, как доехал (он прибыл в краткосрочный отпуск), а сам вспоминаю.

И вспоминается легко. Впрочем, кто не помнит тот Первомай, бывший кануном нашей Победы! Весенними гонцами и вестниками были тогда не подснежники и ландыши — самое волнующее и радостное будили в душе салюты. Сказочными букетами забрасывали они по вечерам московское небо.

А днем светило солнце. Правда, утром Первого мая небо слегка похмурилось, а местами даже плеснуло — где на тротуар, а где на стены и в окна — редкими, но тяжелыми и холодными каплями.

И все-таки май брал свое. Улицы, площади, скверы, сады — все было заполнено детским гомоном, гудками, шинным шелестом, пронзительным трамвайным звоном. И наверное, как раз поэтому, идя Тулинской улицей, я не тотчас понял, что трижды повторившийся женский голос был обращен ко мне:

— Товарищ военный!

И еще раз. А потом по званию:

— Товарищ младший лейтенант!

Я только привыкал тогда к этому своему первому офицерскому имени после училища, но обернулся на зов все-таки быстро. И увидел почти бежавших за мной двух молодых женщин.

Они замялись, подыскивая слова:

— Вы уж извините нас, но…

Снова заминка, и вторая торопится на выручку:

— Мы из детского садика. Понимаете, ребята месяц готовились к параду, а он не пришел.

— К какому параду?

— К первомайскому!

— А кто — он?

— Военный один, — звучал с обидой голос. — Обещал, а вот все нет. Ребята заждались. Вся радость для них пропадет. Может быть, вы бы?

В глазах женщин почти мольба.

— Ничего не понимаю.

Тогда женщины, осмелев, говорят хором:

— Приняли бы у малышей парад.

Теперь только я понял всю сложность своего положения. Ставшая ясной наконец странная просьба женщин открыла мне тотчас и вторую истину: если я соглашусь, то опоздаю на свидание. А Лена — великая гордячка. Я представил ее сблизившиеся (Лена была немного близорука) ресницы, сквозь которые она смотрит на часы. Смотрит недолго, всего какое-то мгновение и, даже не бросив взгляд в ту сторону, откуда должен появиться я, уходит.

— Очень вас просим, — по-прежнему робко и неуверенно звучит рядом голос. — У ребят уже все готово — костюмы, игрушки…

Четыре просящих глаза смотрят мне в самые зрачки. Образ Лены пропадает, я начинаю приходить в себя. И удивляюсь: почему они так просят? Я ведь и не думал отказываться. Мне только очень боязно потерять мою гордячку. И потом, я совсем не знаю, как принимаются парады…

Но я уже иду вслед за женщинами. Неуверенно, медленно, но все-таки иду. А они, словно боясь, что я передумаю, ускоряют шаг. И почти тут же поворачивают в узенький переулочек. Еще сотня шагов, и мы входим под невысокую арку, пересекаем узенький дворик, поднимаемся по невысокому крыльцу к обитой войлоком двери. Потом небольшая лестница, еще дверь. Из нее вырывается ребячий гомон… И вот я уже, как шишками репея, облеплен малышами. Призванный командовать парадом, я стал самым беспомощным пленником.

Меня куда-то вели. Длинный коридор, поворот, углубление в стене и три небольшие ступеньки. С трудом, боясь отдавить кому-нибудь ногу, поднимаюсь по ним. И — вот так чудо! Как по команде, малыши отхлынули от меня, водой растеклись по комнатам. Одна из женщин, с которыми я пришел, шепнула мне, улыбаясь одними глазами:

— Это ваше место.

Место командующего, значит.

Стою.

И вдруг…

Распахнулись в отдалении коридора двери, из них выплыла колонна. Пехота. С винтовками «на плечо» — серьезные, пухлощекие, большеглазые, курносые мордашки. Строго по ранжиру. Взмах руки… Поворот головы…

Я поднимаю руку к козырьку и уже не опускаю ее пока идут колонны.

За пехотой двинулась артиллерия: лошадки на колясках с прицепленными к ним орудиями всех систем.

Теперь вот идут танкисты, согнувшись, катя танки, создавая рев их через силу обасенным урчанием.

Летчики с самолетами. И тоже гул моторов.

А дальше все в белом. Все девочки. Красные кресты на рукавах.

Санрота!

Промаршировали, скрылись в дверях, прошли смежными комнатами и снова показались в отдалении коридора.

После парада в самой большой комнате закипел бой. Ринулась в атаку пехота. Чей-то звонкий голос прокричал:

— На фашистов, в атаку! Улл-а-а!..

— Ул-л-а-а! — подхватили остальные.

Заурчали танки, заухали орудия, взмыла в воздух ре-зиново-пропеллерная авиация.