После града [Маленькие повести, рассказы]

«Дорогие коллеги, — скажет он. — В человеке нет ничего древнее и нет ничего сильнее привязанности к Отечеству. Об этом и поведала нам легенда Багряного холма, найденная незабвенным Глебом Анисимовичем Буклеевым. Им найденная и им подтвержденная в бою…»

Остожин перевел взгляд на часы. Они молчали.

А время шло.

И, наверное, слагало уже новые легенды, пока незримые и неслышные.

Слагало просто и вдохновенно: брало красивую человеческую жизнь и мудро ткало по ней узор фантазии: учитесь, люди, добру и мужеству…

Три миллиметра сердца

1

Мы лежали с Андреем на пляже. Мы и вчера лежали здесь с ним вот так же — размягченно, устало, молча. А раньше мы так лежать не могли. Не могли по той простой причине, что это не было угодно случаю. Лишь вчера пришло ему в голову столкнуть нас на единственном здесь крутом, извилистом и каменистом спуске, которым никто, кроме любителей, не пользуется.

Мы оба оказались такими любителями. И вот на тебе: все-таки раньше вчерашнего не встретились. А завтра мне уезжать.

Мы лежим здесь под отвесным глинистым обрывом, в полутора метрах от очень ленивого сегодня моря, уже который час. А обмолвились только односложным приветствием да еще двумя-тремя фразами. Не больше.

Но зато вчера…

Я никогда не забуду лица человека, уступившего мне на спуске тропку: минута узнавания сначала бросила на него морщины, свела воедино негустые выгоревшие брови, потом высветлила теплой улыбкой и радостным взглядом. А в следующее мгновение и улыбка и взгляд его как бы сдвинулись, уступив место выражению глубокой и какой-то грустной усталости.

Это было лицо Андрея.

Он узнал меня быстрее. А мне потребовалось еще услышать его голос, чтобы от него, как от фитиля, вспыхнуло это коротенькое, в одну немудреную фамилию восклицание:

— Мокрихин?!

Мы неуклюже, так, как позволяла это сделать крутая и глубоко протоптанная тропка, обнялись, потом еще и еще. И только после этого заметили, что тормозим движение. Сверху, вытягиваясь друг из-за друга, на нас смотрели несколько любителей крутизны. Чтобы пропустить их, нужно было сойти на разминочную площадку — усеянный гравием крохотный пятачок, обнесенный ветхими перильцами.

Мы сошли. И тут Андрей сказал:

— Знаешь, мне ведь все равно, вверх или вниз. Пошли к морю.

Андрей спускался по крутым и неровным ступенькам свободно, с неожиданной легкостью, почти вслепую. Чувствовалось, что он привык уже и к этой тропке, и к неодинаковости потрескавшихся ее ступенек, местами подпертых двумя колышками с дощечкой.

Мы спустились и, раздевшись, сели на гальку почти у самой воды. И с добрый час беспорядочно обстреливали вопросами и восклицаниями все давнее, знакомое нам обоим. Мы вспомнили день своего прибытия в военное училище и все, что только могло удержаться в памяти о двухлетнем пребывании в нем. Вспомнили своего комбата, о котором, уже как о генерале армии, я недавно читал некролог в военной газете за подписью самых крупных военачальников. Вспомнили тактические занятия, марш-броски, лыжные агитпоходы по селам.

Я говорю «мы вспомнили», а в действительности вспоминал один я. Андрей только односложно поддакивал, а то и вовсе молчал, будто начисто отрешался и от настоящего и от прошлого. Лицо его вдруг застывало, карие глаза темнели, и мне казалось, в них пропадало, погружалось на дно, как в омут, все, что секунду назад светилось и во взгляде, и в улыбке, и в красивой открытости высокого лба, перепоясанного морщинами.

Но через минуту он опять начинал улыбаться, а то и негромко, басовито похохатывал, слегка откидываясь назад.

А при упоминании об Усте Андрей стих и будто ушел от меня куда-то. Он долго в задумчивости смотрел в даль моря, медленно набирая в руку и просеивая сквозь пальцы гальку. Потом бросил камешки в воду, заложил руки за голову и лег спиной на песок. И уже не поднимался, пока не рассказал мне обо всем, что произошло с ним и Устей после памятного для обоих нас боя у станицы Суховатовской.

2

Бой был короткий и несуразный. Полк, в который мы с Мокрихиным прибыли сразу из училища еще в первые дни войны, уже третьи сутки отходил. К вечеру одного июльского дня мы вступили в Суховатовскую. Остатки моей и Андрея рот разместились в школе, стоявшей у края станицы на буераке.

Ночь прошла спокойно. И раннее утро, что занялось где-то в степи, не предвещало, казалось, ничего плохого. Мы спали с Андреем на длинных черных столах, заменявших парты. Спали до того крепко, что меня еле разбудил мой ординарец. Потом я с таким же трудом поднимал Андрея. Только голос Усти, батальонной медсестры и теперь — его жены, привел его в чувство. Он порывисто вскочил, ласково поцеловал ее, потом спохватился, что еще не умыт, и выбежал из класса. Мы с Устей видели в окно, как он через ступеньки прыгнул с крыльца и стал торопливо спускаться к ручью, протекавшему метрах в ста от школы.