После грозы

Мне все соболезнуют и говорят сочувственно «Бедняжка Шарлотта!» и «А вы ведь собирались пожениться!». Я испытываю при этом некоторую неловкость, особенно перед Эвансами. Мать и брат Алекса попали в наш мирок внезапно, и сразу – такое печальное событие… Они не общались с Алексом последние несколько лет и ничего не знают о его жизни здесь, в Монреале. Не имеют ни малейшего представления о том, кто его друзья, и что он жил со мной, и как гордился своим магазином мотоциклов, который они с Жаном открыли вместе. Вряд ли они узнают человека, которого оплакивают. Алекс стал для своих родственников чужим. И это грустно.

Бренда безутешно рыдает над умершим сыном. Даже Карлу не удается ее успокоить. Я прихожу ему на выручку. Присаживаюсь рядом с Брендой и, легонько поглаживая ее по спине, завожу разговор о поездке, которую мы с Алексом собирались предпринять на Рождество. О том, что он хотел «официально» представить меня своим родственникам. И объявить о помолвке. Помириться с семьей.

Это странно – говорить о будущем, которого уже никогда не будет, но Бренда понемногу успокаивается. Ей радостно осознавать, что Алекс намеревался восстановить отношения с родными. Она описывает их последнюю встречу перед отъездом Алекса в Америку, пересказывает последний разговор по телефону, когда он только обо мне и говорил. И вдруг снова начинает плакать и шептать слова, которые я не могу разобрать, – что-то о ссоре ее сыновей и о том, что теперь они уже никогда не смогут помириться.

– Это так грустно, – говорит она сквозь слезы.

Если бы только Карл сделал первый шаг! Если бы они не ждали столько времени, а уладили свои разногласия раньше… Она права – все это очень печально, но говорить об этом бессмысленно. Теперь уже слишком поздно. Алекс умер, и неизвестно, помирились бы они с Карлом или нет. Но я сомневаюсь, что Бренде будет приятно это слышать, поэтому просто молча киваю.

Весь вечер она крепко держит меня за руку. Я потеряла жениха, она – сына, и кто знает, которая из потерь тяжелее. Когда Бренда в очередной раз заливается слезами, я сжимаю ее пальцы и отворачиваюсь. Больно видеть, как она теряет остатки самообладания. В душе у меня зарождается чувство вины: Алекс был моим почти два года, а его мать все это время надеялась, что он вернется в Англию… Может, мне нужно было заставить его восстановить отношения с родными, пока еще была такая возможность? Но разве я могла знать, что Алекс так скоро умрет? И у нас осталось так мало времени, чтобы любить друг друга…

В другом конце зала начинается церемония прощания. Бренда затихает, чтобы послушать, что скажут о ее сыне. Люди один за другим выходят к гробу, говорят трогательные слова о человеке, которого уже нет с нами и чье присутствие кажется сегодня таким ощутимым. Друзья Алекса, коллеги и клиенты по очереди обращаются к собравшимся, чтобы напомнить им о том, что мы утратили навсегда: его жизнерадостность, увлеченность, доброжелательность, смех… Каждый рассказывает что-нибудь забавное, и слезы, которые, как я думала, уже иссякли, вдруг снова находят дорогу к моим глазам. И на этот раз я понимаю, почему все плачут: потому что только это от Алекса и осталось – воспоминания. А этого мало, слишком мало.

Я сдерживаю слезы и вспоминаю о разных глупостях, только бы не слушать, что говорят другие. О том, как однажды Алекс потерял ключи и ему пришлось заехать ко мне в кафе за моими; как он разбил мой любимый бокал; как мы поссорились, когда он забыл о нашей годовщине. Это идиотизм, но даже о таких пустяках мне больно вспоминать. Чтобы отвлечься, я сосредоточиваю внимание на запахе, который витает в зале, и говорю себе: именно так и должна пахнуть смерть – цветами, эвкалиптом и печалью.

Те, кто умирает, – настоящие эгоисты. Бессердечно вот так бросать нас одних, наедине с нашими страданиями и сожалениями. А ведь я дважды отказывалась принять от Алекса обручальное колечко! Если бы только я поверила ему раньше, если бы согласилась выйти за него в День святого Валентина! Умер бы он более счастливым? Как знать… Мир вдруг представляется мне переплетением множества параллельных реальностей.

Люди, которых я не знаю, проходят мимо меня, выражают соболезнования. Бренда их выслушивает, а я… У меня не получается. Что мне все эти проникнутые сочувствием взгляды, эти знаки внимания и без конца повторяемые слова, которыми все мы пользуемся в подобных случаях? Если сегодня кто-то и вызывает во мне сочувствие, так это Эвансы. Может, потому, что они сожалеют о том же, что и я? И их с Алексом история также осталась незаконченной?

– Ты не хочешь произнести пару слов перед собравшимися? – спрашивает Жан, опускаясь на корточки возле моего стула. – Было бы хорошо, если бы ты… ну, сказала им, что в некотором роде Алекс еще с нами.

– Нет.