После Кастанеды: дальнейшее исследование

Превращение подлинной магии в "эзотерическое знание" — свидетельство необратимого изменения человека (с одной стороны) и принципиальной неадекватности древних методов постижения Реальности для нового человека, свидетельство глубочайшего падения магии, того, что в теперешнем своем виде для нас она утрачена навсегда, превращена в аттракцион, кунсткамеру, балаган.

Наверное, поэтому и нет серьезных исследований магического знания. С одной стороны — восторженные разглагольствования неофитов, с другой — глубокомысленное описание никому не нужных ритуалов, именуемых (очевидно, по ошибке) "магической практикой". Со стороны науки — либо этнографическое любопытство (т. е. та же антропология в определенном смысле), либо жесткий и насмешливый критицизм.

Мы сидим в темноте и не желаем зажечь свет. Ницше и Фрейд, философские драмы XX века, разверзшиеся бездны экзистенциализма — все проходит, не задевая нашу развлекающуюся аудиторию. Те же наивные мифы, прогрессизм, утопизм, нигилизм… Мы во тьме.

ГЛАВА 2 КОЛДУНЫ, ШАМАНЫ, ЖРЕЦЫ

Итак, история духовного поиска с возникновением религии претерпела поразительные метаморфозы: архаическая магия и порыв религиозного чувства теперь относятся друг к другу как полярные противоположности, позабыв, что берут начало из одного источника, что на самых ранних этапах своего существования составляли единое целое. Именно магия подарила религии многие идеи и научила "думать о невидимом".

Конечно, религия родилась не вдруг. Первобытные сказания, в конце концов превратившиеся в миф, вначале всего лишь удовлетворяли потребность племени в осознании своей уникальности, так как наличие собственного культурного прошлого отделяло данное объединение людей от чужаков, удерживало его от слияния с другими, аморфными группами, зачастую стоящими на более низком уровне развития, воспитывало сознание племенной целостности — общее прошлое, которое всегда подчеркивало наличие легендарного общего предка, подразумевало общее будущее, давало надежду на устойчивость социальных связей, наделяя их перспективой в потоке времени. И все же человеческий ум с самого начала был склонен задавать вопросы, которые вынуждали сказителей выходить за рамки легенд о культурных героях и удивительных подвигах первых вождей племен. Проходили века, и кроманьонцы (понятия не имевшие, что им дадут такое прозвище цивилизованные потомки) томились неразрешимыми проблемами: откуда взялся род человеческий? почему человек так сильно отличается от прочих живых тварей? как возник мир и есть ли у него предел? какова все-таки окончательная судьба человека и мироздания в целом? Сказители, наверное, больше других размышляли над этими вечными вопросами. Сообразительные слушатели тоже домогались у них ответов, поскольку почитали их за мудрецов и носителей коллективного знания предыдущих поколений. Подобное вопрошание не появилось, конечно же, на пустом месте: в некотором смысле вопрос уже подразумевал возможность ответа — эволюция интеллекта, можно сказать, является эволюцией вопросов. Парадигма интеллектуальных операций, освоенная разумом, обусловливает как всю совокупность возможных на данном этапе развития вопросов, так и всю совокупность возможных ответов.