После казни

На дорожке появился Ауфмайер в сопровождении какого-то незнакомого нам унтер-офицера. Пауль отрапортовал, после чего они втроем обошли строй узников, пересчитывая ряды и шеренги. Я догадался, что унтершарфюрер и есть назначенный вместо Ауфмайера наш новый блокфюрер. Нам было известно, что «лучшие» эсэсовские унтер-офицеры, перед присвоением им офицерского звания проходили стажировку на блоках в должностях блокфюреров для «морально-волевой закалки», а проще говоря, для применения на практике всех зверств и жестокостей, Привитых им во время учения в эсэсовских училищах. Очевидно, наш новый блокфюрер и относился к категории тех «лучших» унтер-офицеров, которых выдвигали по служебной лестнице. Он был высокий, худой, светловолосый, с нездоровым, лихорадочным блеском в глазах. Ему было не более двадцати лет. Несомненно, он только что окончил училище СС и прибыл на место службы. Возможно, даже окончил специальную «школу убийц», находившуюся в Австрии, вблизи города Эфердинг, в замке Гартхейм, где опытные эсэсовские инструкторы готовили кадры фашистских палачей, в первую очередь для лагерей смерти.

Проходя вдоль шеренги, унтершарфюрер методически и как-то, я бы сказал, деловито стегал узников нагайкой, стараясь попасть в лицо. Видно, что делал он это просто так, походя, удовольствия ради: никаких поводов для этого не было. Все стояли недвижимо, затаив дыхание.

Унтершарфюрер бил наотмашь, хорошо натренированным ударом рассекая до крови лицо. Два шага — удар, два шага — удар. На его лице блуждала улыбка отпетого садиста.

Ритм ударов был настолько точный, что я рассчитал — один из них придется на мою долю. «Неужели Ауфмайер не заступится?» — закралась наивная мысль. Резкая, как удар ножом, боль полоснула лицо. Ауфмайер опустил глаза и сделал вид, что ничего не заметил.

После обхода Ауфмайер объявил, что блокфюрером нашего блока отныне будет унтершарфюрер Вурм, и выразил надежду, что блок 2-А и впредь будет образцовым.

Вурм стоял перед строем, сузив глаза, презрительно ухмыляясь. При этом он похлестывал себя по голенищу нагайкой; точнехонько так делал лагерфюрер Гесс.

Но вот на брусчатке появилась группа людей. Впереди шли два эсэсовца, а за ними с десяток узников с папками в руках и повязками на рукавах. Вне всякого сомнения, это были писари из центральной канцелярии. Наконец-то!

Процедура отбора узников была простой и быстрой. Один из писарей громко выкрикивал номер по списку, узник выходил из строя, подкатывал рукав левой руки, на которой был вытатуирован номер. Под наблюдением эсэсовцев писари сверяли номер на руке с тем, что значился в списке, после чего узник переходил на другую сторону площадки, где становился в строй отобранных.

Наконец назвали и мой номер. С замиранием сердца я подошел к писарю. Один из них пристально поглядел мне в лицо, словно стараясь запомнить. Я не сомневался, что это был один из тех, кто устроил мне перевод в Явожно. Я и представить себе не мог, что спустя шестнадцать месяцев встречусь с ним и познакомлюсь ближе, но уже не в Освенциме, а в Маутхаузене. Это был Юзеф Циранкевич — один из авторитетнейших руководителей освенцимского подполья.

Вызвали и Жору. У меня сразу отлегло от сердца. С Жорой хоть на край света!

Из нашего блока на этап забрали всего сто человек. Остальные были из других блоков. После окончания отбора всех оставшихся загнали в блок, а мы прождали еще с полчаса, пока закончили отбор узников из других блоков. На меня раз или два поглядел Ауфмайер, но ничего не сказал. Очевидно, наше исчезновение его вполне устраивало.

Нас подвели к машинам, еще раз сверили номера со списками, после чего эсэсовский офицер начал отсчитывать по пятьдесят человек на каждую машину. Это были специально оборудованные для перевозки узников мощные дизельные грузовики с высокими бортами. Но брезентовых тентов не было. По-видимому, эсэсовцы не пожелали задыхаться в такую жару…

Мы с Жорой взобрались в кузов и стали у правого борта. Пятьдесят человек образовали плотный живой четырехугольник, который огородили от эсэсовцев стальной сеткой. У заднего борта была скамья для автоматчиков, расположившихся лицом к нам.

Узники радовались, что наконец-то вырвались из этого ада, в котором бесследно сгорали десятки и сотни тысяч человеческих жизней.

Нас ожидало путешествие в неизвестность, и все-таки это было путешествие, а неизвестность — ведь это еще не крематорий!

Говорят, человек ко всему привыкает. В центральном Освенциме я пробыл двадцать пять дней, нашел здесь верных друзей и благодаря им уже не голодал, но разве можно было привыкнуть к лагерю?

Когда наша колонна была уже готова к отъезду, дали отбой блокшперы. Из блоков высыпали полумертвецы, между блоками забегали лойферы. Вот капо погнал группу узников с носилками и метлами убирать мусор. А вот над выгребной ямой копошатся несколько «мусульман» в надежде отыскать что-нибудь съедобное… Жизнь лагеря постепенно входила в свой обычный ритм. По-прежнему работал крематорий. Из трубы валил густой черный дым. В воздухе стоял тошнотворный смрад.