После казни

Когда мы отправляли свою первую вагонетку и перед выходом из штрека на центральную магистраль цепляли ее к веренице остальных, Стасик, стерев номера, обозначенные мелом на чужих наполненных вагонетках, поставил цифру 43 — номер нашей бригады. До конца смены мы отправили семь своих вагонеток и приписали себе десяток чужих. Для выполнения нормы оставалось дать еще одну. Мы нагрузили ее, а когда пришла смена, собрали инструмент, сложили его на вагонетку и собрались уходить.

— Сколько дали? — спросил прибывший штейгер.

— Восемнадцать, — ответил Стась.

— А почему в забое осталось так много угля?

— Бурильщики обрушили больше нормы, думали, что нас будет трое.

— Ладно, ступайте, только отправьте свою вагонетку, — сказал штейгер.

На поверхности еще не было ни веркшютцев, ни солдат конвоя. Они появятся здесь минут через пятнадцать. У меня неистово колотилось сердце: достаточно было кому-нибудь увидеть нас, и все планы лопнут, как мыльный пузырь. Но Стась продумал мельчайшие подробности побега.

Сойдя с эстакады, мы очутились в шахтном дворе, по которому нас, узников, водили только под конвоем.

Начинало смеркаться. Парило. Небо обложили тяжелые черные тучи. Надвигалась гроза.

Мы подошли к большому помещению из красного кирпича. Там размещались раздевалки и душевые. В них между сменами мылись и переодевались тысячи шахтеров «Гогенцоллернгрубе».

Мы пошли в раздевалку польских рабочих. Она занимала половину огромного зала, перегороженного от пола до потолка металлической сеткой, за которой переодевались немцы.

Стась отомкнул свой шкафчик и, став спиной к сетке, вынул пистолет и переложил его в свой новый костюм.

— Раздевайся, но только не торопись. Спокойно! И не оглядывайся на немцев.

Раздевшись, мы спрятали свои черные робы в нижнее отделение, взяли мыло, мочалку и отправились в душевую. Стась плотно притворил за собой дверь, развернул мочалку и достал спрятанный в ней парик.

— Теперь надо подождать поляков, — сказал он. — Пока их не будет, воду пускать нельзя, иначе веркшютцы услышат.

Проходили минуты страшного напряжения. Мне показалось, что биение моего сердца слышно за дверью. Но вот в коридоре раздался шум, долетели обрывки разговора, смех. Это пришли веркшютцы и немецкая военная охрана. Мучительно медленно тянулось время. Наконец распахнулись двери, и голые, черные, как сажа, польские шахтеры ввалились в душевую.

Помещение наполнилось паром, раздавались громкие голоса. Мы помылись раньше всех, но выходить не торопились. Только после того как душевую покинул последний поляк, Стась ловко натянул мне на голову парик и подтолкнул под душ, чтобы я смочил свои новые волосы. Потом, обняв меня за плечи и насвистывая какую-то немецкую песенку, провел по коридору в раздевалку. Там мы переоделись. На мне был костюм, шляпа, даже галстук.

Вместе с поляками мы прошли по коридору во двор.

В воздухе все сильнее пахло грозой. Фиолетовые молнии то и дело раскалывали низко нависшие тучи. Могучие удары грома сотрясали воздух. Налетел вихрь, взметнул к небу черную пыль и мусор.

Поляки торопились к проходной, чтобы успеть до дождя добраться к своим баракам. Мы не отставали ни на шаг. Оставалось самое трудное — пройти контрольно-пропускной пункт. Там проверяли аусвайсы.

— Подожди! — остановил меня Стась. Он вынул пистолет, поставил на боевой взвод и осторожно опустил во внутренний карман пиджака.

— Иди вперед, — сказал он. — Когда поравняешься с часовым, небрежно вынешь аусвайс, чуть поднимешь его и, не замедляя шага, пройдешь дальше. Если он и попытается остановить тебя, я буду стрелять. Тогда беги за ворота, там свернешь в улицу направо. Я догоню тебя.

Мы снова пристроились за поляками. Очередь быстро продвигалась. Вправо и влево от ворот, вооруженные карабинами, в плащах-дождевиках стояли веркшютцы. При свете прожекторов они просматривали аусвайсы.

В это мгновение в небе вспыхнула огромная извилистая молния, загрохотал гром, и по земле застучали первые капли дождя. Теперь вахтеры не очень-то станут приглядываться к нам. Дело в том, что у меня был польский аусвайс, но с чужим фото. Правда, на лацкане моего пиджака был нашит знак в виде желтого четырехугольника с немецкой буквой Р, как у всех поляков. Так что в этом отношении я не должен был вызвать подозрение.

Тем временем дождь припустил по-настоящему. Веркшютцам было не до фотографий. «Вайтер, вайтер, бевегтойх, шнель!»[14] — покрикивали они, и очередь быстро продвигалась. «Шнель!» — услышал я обращенный ко мне окрик и ускорил шаг. За мною вышел Стась. Если бы он только знал, каких огромных усилий стоило мне сдержать себя и не броситься бежать!

— Спокойно! — сказал Стась, сжав мою руку. — Выйдем на главную магистраль Бойтен — Катовице, по ней доберемся до восточной окраины и глухими переулками выскользнем из города. До утра мы должны быть в Польше. Выспимся и отдохнем в лесу.

Поляки, с которыми мы вышли, повернули влево, в западную часть Бойтена, где находились их бараки, мы же со Стасем свернули на Катовицкое шоссе. Черная густая тьма ночи поглотила нас.

Глава 8