После конца

Валентин и Танира, чтобы поддержать Сергея, остались у Потаповых на несколько дней. И только потом, уверовав в успокоение Сергея, уехали к себе домой, обещав почаще его навещать.

Между тем до Вагилида стали доходить сведения о катаклизмах в Стране деловых трупов. Непредсказуемые землетрясения, непонятные пожары, огонь, словно бродивший по стране, заставил деловых трупов чаще молиться. Как ни странно, но формальные обрывки традиционных, доисторических религий сохранились в этой стране. Деловых трупов порой называли народом молитвы. Обращались они к Всемогущему Богу, соблюдая некоторые ритуалы, просили о материальном благе, денежном успехе. Но сейчас надо было просить о спасении страны. Процесс уничтожения дошел до того, что в столице рухнул высочайший, огромный как башня, дом, наполненный замороженными деловыми трупами. Все это вызывало тревогу в соседней Ауфири, куда могли перекинуться катаклизмы. Народ волновался, некоторые искали защиты у чертей, другие у Непонятного, на политических верхах подумывали о каких-то действиях. Все это весьма сказалось на настроении Таниры, тем более, оказалось, что она беременна от Валентина. Призрак конца нарушил и спокойствие Валентина. Слава Богу, до русского лагеря эти сведения не доходили.

…Они прилегли рядышком на кровати, полные бесконечной любви друг к другу. Но тревога вошла в сердце.

«Боже мой, – думал Валентин, – конец света, ребенок, любимая женщина – и все это в одном клубке. Какой будет ребенок от женщины, отделенной от меня тысячелетиями, от женщины конца мира?..

…Что с ним будет, что будет с нами?»

Танира улыбалась и гладила его волосы.

– Что будет с нами?.. Ну, допустим, мы скоро умрем…

Валентин вздохнул:

– А что изменится? Сейчас главное – сохранить любовь. Мы и там будем вместе.

Танира покачала головой, на глазах ее, в их глубине, появились слезы.

– Да, но там мы вполне можем не узнать друг друга. Ведь душа умершего не то, что душа живого, она меняется, прошлое уходит, и душа может открываться в ином ключе… Даже при жизни человек меняется, это процесс…

Что же говорить о посмертной судьбе?.. Мы будем другие…

Валентин оцепенел, это не приходило ему в голову, но он почувствовал правоту этих слов…

– Может быть, не совсем другие.

– Не совсем. В каком обличии я буду – уж не обессудь…

Он прижался к ней, но еще более оцепенел от страха потерять ее…

– И потом, – продолжала она, целуя его почти исступленно, передавая все движения души, – мы можем пойти там разными путями… Во Вселенной разве сыщешь друг друга?

Валентин привстал:

– Хватит, хватит, милая моя, родная, – залепетал он, не находя слов от смятения. – Конец еще далек, ты родишь ребенка, странного ребенка, и мы будем жить долго и разберемся в конце концов, как любить «там»…

Но Танира плакала:

– Не знаю, не знаю. Ты еще немного наивен, Валентин. Страшная власть иллюзий тяготеет над людьми…

– Мы разные, и нас соединил Бог.

– Валентин, Валентин, как бы я желала родиться в твое время, в России…

– Ты была бы другой…

– Зато я была бы русской, и конец мира был бы далек… мы бы все равно, вопреки всему, встретились бы и любили…

Разговор перешел на уровень шепота, желания не расставаться никогда, смерть, рождение, любовь, стихи, сумасшествие сплетались, передавались из души в душу. И сновидения их переходили друг к другу, и пели в душе стихи:

И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье,
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие твое…

Но когда утром за завтраком они вспоминали эти стихи, Валентин привел одну знаменитую притчу о том, что Учителя спросили, как достигнуть Царствия Небесного, и он ответил: «Почему вы все время ищете сотворенное?»

Танира расширила глаза и быстро ответила:

– Это в духе моего отца. Он же черпал от вас, от доисторических, он убеждал меня, что надо пренебрегать душой ради Духа, ради несотворенного, божественного и войти в эту реальность, как в свою. Я просто повторяю его слова… Прекрасно сказано, но осуществить это… О! Отец, может быть, и может… Он знает эту древнюю практику… Но я… я… Я просто этого не хочу, Валентин. Я люблю себя, свою душу, какая она есть… Я не хочу и, следовательно, не могу изменяться и преображаться… Я не исчерпала себя и мне страшно все потерять, даже ради чего-то иного…

…Валентин встал, почувствовав, что здесь что-то серьезное, жизненное, а что, он не мог определить. К чему же она ведет?

– Мне, конечно, объяснил отец, что спасение и освобождение – в Духе, но я – это душа, а не Дух, он принадлежит Богу. Потому я – за вечный симбиоз души и Духа, в конце концов. Хотя отец говорит, что в конечном итоге так не бывает… Вечен только Дух.

Валентин опустился на стул рядом с Танирой и обнял ее.

– Катаклизмы, конец мира подвинули нас к тому, что разговор о метафизике принял немного истерический характер… Ты ведешь себя, как настоящая русская, как героиня Достоевского… Но я вижу, что ты чего-то не договариваешь.

Танира поцеловала его.