После Куликовской битвы. Очерки истории Окско-Донского региона в последней четверти XIV – первой четверти XVI вв.

Трудно сказать, что имелось в виду под топонимом «Гелеч с большой территорией и крепостями». В любом случае это не Галичья гора на Дону, в районе которой нет ни одной крепости, а выявленные здесь древнерусские поселения хронологически не выходят за рамки XIV в.[848] Возможно, «Список» имеет в виду боровскую волость Голичичи, упоминаемую в духовной князя Владимира Андреевича Серпуховского[849], позднее Галицкую волость Боровского уезда на р. Нара выше Серпухова[850]. В начале XIV в. где-то вблизи этих мест проходила граница Москвы и Смоленска[851]. Возможно, «Гелеч», как новгородские Ржева и Великие Луки, входил ранее в состав смоленского княжения и при Свидригайло оставался объектом территориальных претензий Литвы, находясь на московско – литовском пограничье, но никак не являясь ее владением в 1432 г.

Если последний все-таки трудно определим географически, то следующий за «Gelec cum districtibus multis et castris» в документе «Wronasz» несомненно, не Воронеж, а Воронач, псковский пригород с одноименным центром, соседствовавший с новгородской Ржевой[852].

Таким образом, среди восьмидесяти «крепостей и земель» «Списка» 1432 г. не все, как видим, территориально принадлежат собственно Великому княжеству Литовскому. В документ, отосланный в канцелярию Ордена, были включены и территории, на которые исторически претендовала Литва («другая Ржева», возможно «Гелеч»), равно как и земли литовско-новгородского и литовско-псковского пограничья, имевшие определенные финансовые обязательства перед Литвой, гарантом выполнения которых выступали собственники этих земель, Новгород и Псков. Еще С. М. Соловьев обратил внимание на традицию смесного владения волостями на Руси, когда, территориально принадлежа одному государственному образованию, дань с административной единицы взимается в пользу двух соседей[853].

Вообще, как кажется, документ имел скорее этикетное значение. На самом деле, из восьми станов Ржевской земли, с которых собиралась «черная куна»[854], в него попал всего один, из около полутора десятков Великолуцких – два или три[855]. Вспомним, возвращаясь к «Туле», что из шести «мест», фигурировавших в литовско-рязанском договоре 1427 г., в «Список» почему-то попала только четыре.

Несомненно, того же этикетного происхождения и определения, данные составителями «Списка» тем или иным «городам» или «землям», как в вышеприведенном примере с «Гелечем» независимо от того, где он реально локализуется. «Тула» названа в документе «крепостью». Определение «castrum», кроме Тулы, сопровождает названия всего двух городов, Киева и Мезецка («Mesczesk»), при этом «крепостями» не названы ни Смоленск, ни Полоцк и Витебск, ни Путивль, ни многие другие города, наличие в которых серьезных оборонительных сооружений не вызывает сомнения.

Возвращаясь к вопросу о «литовской Туле» и ее «изъятье» договора 1427 г., заметим, что речь, скорее всего, речь шла не о прямом включении региона в состав Великого княжества Литовского, а о каких-то формах управления ими Витовтом, возможно, взиманием «выхода». Здесь стоит обратить внимание на, во-первых, пограничное положение «Тулы» относительно Литвы и, во-вторых, историческую традицию государственной принадлежности региона.

Рязанское княжение обособилось от Черниговского в середине XII в., и граница между княжествами прошла, как полагают, между древнерусским городом Дедославлем (современное с. Дедилово Киреевского района), оставшимся черниговским, и рязанским Пронском в среднем течении Прони[856]. Если последнее справедливо, то «Тула» должна была остаться в составе Черниговского княжения.

С распадом после монгольского нашествия Черниговского княжества на самостоятельные уделы началась долгая борьба Литвы и Москвы за включение их в орбиту своего влияния. К 1362 г. Чернигово-Северские земли вошли в состав Великого княжества Литовского, крайние границы которого на востоке достигли верхнего течения притока Дона, р. Быстрой Сосны[857].

Возможно, до «ведения» «места Тулы» баскаками, предположительно имевшего место во второй половине 50-х гг. XIV в. и упомянутого в московско-рязанского договоре 1381 г., территория продолжала оставаться черниговской. При Витовте, в 20-х гг. XV в. исторические претензии Литвы на бывшие черниговские земли могли как-то реализоваться в литовско-рязанских отношениях, как были реализованы претензии на «чернокунные», некогда смоленские, волости Новгорода. Как помним, и числившиеся среди рязанских владений по договору 1427 г. земли Волконского удела также принадлежали одной из ветвей потомков черниговских Рюриковичей.

С этой точки зрения «Тула» была таким же историческим пограничьем с Литвой, как описанные в «Списке крепостей и земель» 1432 г. новгородские Ржева и Великие Луки, псковский Воронач, верхневолжская Ржева. Сложнее всего сказать, где была в первой трети XV в. эта граница, в нашем случае граница не только Рязани, но и владений Рюриковичей с литовскими Гедиминовичами.