После Куликовской битвы. Очерки истории Окско-Донского региона в последней четверти XIV – первой четверти XVI вв.

В тексте, во-первых, ни слова не говорится о духовничестве обоих игуменов, а Киприан адресуется к ним как к тем, кто имеет доступ к великому князю, причем круг последних и, соответственно, адресатов второго послания («кто ин») не исчерпывается только именами преп. Сергия и Федора Симоновского. Во-вторых, великий князь в любом случае не мог одновременно исповедоваться и у того, и у другого игумена. В-третьих же, имя «отца духовного» Дмитрия Ивановича в 1378 г. хорошо известно – им был архимандрит кремлевского Спасского монастыря Михаил-Митяй, на что в свое время уже обратили внимание рецензенты книги Б. М. Клосса[298].

При этом преп. Сергий Радонежский с какого-то момента действительно был выбран великим князем московским Дмитрием Ивановичем в «отцы духовные», единственное документальное доказательство чему относится только к 1389 г., последнему году жизни героя Куликовской битвы. Вторую духовную грамоту в мае этого года московский князь «писал… перед своими отци: передъ игуменомъ перед Сергиемъ, перед игуменом передъ Савастьяном»[299], однако и это свидетельство не получило в историографии единодушного толкования. Архимандрит Леонид (Кавелин), на основании духовной 1389 г. внес преп. Сергия в число великокняжеских духовников[300], а С. И. Смирнов и А. А. Булычев, наоборот, усомнились в этом, сославшись на отсутствие в той же духовной при слове «отци» прилагательного «духовные»[301] и сочтя обоих игуменов просто послухами духовного звания, присутствовавшими при составлении завещания.

Представляется, что в данном случае скептицизм уважаемых историков неоправдан. Во-первых, тот же С. И. Смирнов приводит неоднократные случаи употребления в юридических документах русского средневековья усеченного «отец» вместо «отец духовный»[302]. Во-вторых, в великокняжеских духовных грамотах среди послухов всегда присутствуют лица духовного звания, среди которых четко различаются две группы «отци», как правило иерархи высокого ранга, и «отци духовные», собственно духовники[303]. При этом не известна ни одна великокняжеская или княжеская духовная, в которой среди послухов присутствовали бы только «отци», и не было бы «отца» или «отцев духовных» и, наоборот, подписанные только духовниками завещания могли обходиться и без свидетельствований «отцевъ»[304].

Завещание московского князя в мае 1389 г. свидетельствовали всего два духовных лица, причем не епископского ранга, а настоятели монастырей, игумены Сергий и Севастьян, поэтому логичным кажется видеть в них именно великокняжеских духовников, а не послухов духовного звания. О возможных причинах появления в духовной грамоте имени второго «отца» речь пойдет ниже.

Возвращаясь к взаимоотношениям Дмитрия Ивановича и преп. Сергия Радонежского и чтобы точнее попытаться определить время включения великого князя в покаяльную семью преп. Сергия, необходимо проследить последовательность смены «отпев духовных» героя Куликовской битвы.

Имя первого известного источникам (но, естественно, не первого вообще) духовника Дмитрия Ивановича хорошо известно. Им был великокняжеский фаворит, архимандрит кремлевского Спасского на Бору монастыря Михаил-Митяй. «Единъ коломенскихъ попъ» т. е. изначально простой приходской священник одного из храмов Коломны «избран бысть изволениемъ великого князя во отчъство и в печатникы и бысть… отецъ духовныи князю великому и всемъ бояромъ стареишимъ, но и печатникъ, юже на собе ношаше печать князя великаго»[305].

Г. М. Прохоров полагает, и справедливо, что знакомство столь несхожих в социальном отношении людей, да еще живших в разных городах, скорее всего, имело место в 1366 г., во время венчания Дмитрия Ивановича и суздальско-нижегородской княжны Евдокии Дмитриевны, поскольку «свадьба бе на Коломне», но вряд ли можно согласиться с мнением автора, что тогда же Митяй стал и великокняжеским духовником[306]. Как помним, последний одновременно выполнял еще и обязанности печатника. Императорскими печатниками в Византии были лица духовного звания, и такого рода примеры известны и на Руси[307]. Печатники из духовенства, более того, как и Митяй, из духовников у русских князей, судя по всему, вплоть до конца XV в. не были такой уж редкостью[308]. Важно подчеркнуть, что должность печатника предполагала постоянное присутствие ответственного за «запечатывание» документов лица, в данном случае Митяя, при дворе суверена. В XVI–XVII вв. в царские печатники назначались уже не духовные, а исключительно светские чины государева двора, либо думные дворяне, либо думные посольские дьяки, но и они носили доверенную им печать, как некогда, по словам летописи, Митяй, «на собе» то есть на шее (отсюда и расхожее название такой печати, «воротная», происходящее от слова «во́рот» т. е. «воротник»). Причем царские печатники обязаны были хранить царскую печать не в государевой казне, а в собственном «дому»[309].