После любви

– А волны? – спрашивает горнолыжник.

– Волны – выше всяких похвал.

– Отлично. Просто отлично.

– Снаряжение вы можете получить в отеле. Стоит оно недорого.

– И есть куда пойти развлечься? – вклинивается в разговор парень, заснявший на камеру взрыв в double-decker.

– Таких мест полно.

За три года я не посетила ни одного и даже не разжилась сувенирной кружкой «MARRAKECH IMPRESSIONS», такими кружками торгуют на каждом шагу, все они сделаны в Китае.

– Вы посоветуете самое убойное?

В устах парня это звучит как «splendide».

– Список всех убойных заведений вы тоже найдете в отеле.

– А вас? Где можно найти вас?

Это уже студентик, он сидит прямо за моей спиной, он гораздо ближе ко мне, чем все остальные, и, пользуясь этим, решил подбить клинья – вот паршивец! Так и есть, Мерседес никогда не существовало.

– Я не испанка. И тем более – не танцовщица, – шепотом отвечаю я студентику.

– Вы не поняли…

Не дав студентику договорить, я включаю радио. Сразу несколько радиостанций передают французскую музыку, песенок Sacha Distel в их репертуаре не сыскать.

У себя, в Эс-Суэйре, мы катастрофически отстали от жизни.

– Но вы и не марокканка, – продолжает бубнить студентик.

– Нет.

– У вас странный акцент.

Ненавижу бесплодные дискуссии по поводу моего акцента. Они возникают сразу же, стоит мне только открыть рот, еще ни одна догадка не оказалась верной. Французы, бельгийцы, канадцы строят самые фантастические предположения, как-то были упомянуты даже Лихтенштейн и Черногория. Но о России не заикнулся никто. Я рада этому факту, я и сама предпочла бы не вспоминать о ней, я и не вспоминаю. Россия – миф, убеждаю я себя. Фантом. Такой же, как и Мерседес. Я прижилась в марокканской Эс-Суэйре, но с тем же успехом могла прижиться и в Перу, и на Мальдивах – лишь потому, что они – не Россия. После того как моя l’amour превратилась в le merde – Россия мне противопоказана. Там еще остается пара-тройка моих друзей (при встрече я бы вряд ли их узнала), мама (слишком занятая воспитанием трех моих племянников, чтобы переживать еще и обо мне), крохотная однокомнатная квартирка в Питере и человек, который превращает в le merde все, к чему бы ни прикасался.

Моя любовь не стала исключением.

Черт возьми! Я несправедлива к нему, скорее всего, – несправедлива. Но разве существует справедливость, если речь идет о любви? Я несправедлива не больше, чем он сам, «твоя страсть порочна», сказал он мне при расставании, «тебе нужно лечиться и вообще… оставь меня в покое, идиотка!»

Оставь меня в покое, идиотка! – достойный финал.

Курс химиотерапии после такого финала необходим. За ним следует выпадение волос и переоценка ценностей. И то и другое счастливо меня миновало.

Горнолыжника зовут Жюль, его приятеля – Джим, студентик откликается на универсальное имя Мишель, подслушать имена остальных не удалось. Да и какая мне разница, одно я знаю точно: русского, любимого мной, я не услышу. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. И сделаю все, чтобы и впредь не слышать его. Раньше все было совсем по-другому. Даже в мои первые месяцы в Эс-Суэйре все было по-другому. Откуда только не доносилось его имя, части его имени, буквы его имени!..

Рыбный рынок.

Когда-то, во времена деда Доминика, он был намного больше, чем сейчас. Но и нынешний – он в состоянии поразить воображение. Груды сетей (с крупными ячейками, с мелкими ячейками) – в них копошатся многочисленные чайки и немногочисленные женщины в пестрых лохмотьях. Чайки выбирают мелочь, оставшуюся от улова, женщины чинят сети. Разделочные столы расставлены прямо на причалах, в лотках копошатся крабы и сваленные в груду королевские креветки, акульи тела отливают серебристым металликом. Запах сырой рыбы смешивается с запахом жаренной во фритюре, дым из самодельных мангалов и грилей поднимается к небу. После обеда рыбаки устраиваются отдыхать здесь же, на сетях, в обществе чаек и моллюсков – самая настоящая сиеста, освещенная (освященная?) жарким послеполуденным солнцем.