После любви

Вот он, звездный час Доминика! Не открытие персональной выставки в Музее Гуггенхейма, не приглашение на биеналле в Венецию, не торжественное посвящение в рыцари Почетного легиона – это было бы слишком мелко. Унизить и растоптать меня, и без того поверженную, – таких высот не достигал еще никто.

– Он убрался к чертовой матери. С концами. Убрался к чертовой матери. Не самое плохое дополнение к

отчалил;

отвалил;

слился;

сделал ноги;

навострил лыжи.

При желании Доминик мог бы изрыгнуть еще с полсотни выражений, включая ненормативные арабские и португальские; единственное, не вошедшее в список, – «estoy en la mierda». Его можно отнести ко мне и к самому Доминику, но никак не к Алексу.

– Значит, убрался?

– К чертовой матери! – Радость на лице Доминика неподдельна. – С концами. Я помахал ему ручкой на прощание.

– И когда же состоялось это показательное выступление?

– Когда ты спала… Наверное. Еще и семи не протикало.

– С чего бы это ему было срываться из отеля в такую рань?

Вопрос риторический, я вовсе не жду, что Доминик разъяснит мне ситуацию, но он разъясняет:

– Самолет. У него самолет сегодня утром.

Самолет. Вот почему он попросил Фатиму разбудить его в семь, я могла бы сообразить. Время Спасителя мира расписано по минутам, график составляется на годы вперед, каким-то чудом ему удалось выкроить крохи для Эс-Суэйры, «прилетел и вскорости улетел» – в этом нет ничего удивительного. Удивительно, что он уехал, не попрощавшись со мной. Впрочем, нет… Удивительно – не совсем правильное слово. Он ударил меня под дых.

– Откуда ты знаешь про самолет?

– Он сам мне сказал. А мне – нет.

– Ясно. Что ж, придется прогуляться до аэропорта.

– Зачем? – пугается Доминик.

– Он кое-что забыл. – Безнадежность ситуации заставляет меня врать и изворачиваться, на ходу придумывая фантастические версии.

– Тебя? – Шутку толстяка не назовешь удачной.

– Очень остроумно.

– Я подумал, что все остальное не существенно. Все остальное можно запихнуть в наш шкаф. Так мы всегда и делали, помнишь?

– Господи, Доминик, о чем ты?

– Тебе не нужно ехать. До аэропорта не меньше трех часов.

– Двух с половиной. А если я постараюсь…

– На такой дороге не разгонишься!

– Разгонишься. Если я постараюсь, то смогу уложится в два.

– В два – точно нет.

Сукин сын Доминик, ни разу не выезжавший в аэропорт, прав. В два часа я не уложусь при всем желании.

– Посмотрим.

– Это самоубийство, Саш'a… Ты не должна так поступать. Ты…

– Я еду.

Мне нужно сделать над собой усилие, чтобы оторваться от стойки. Если вопреки здравому смыслу я прямо сейчас поеду в аэропорт, то, возможно, еще успею нагнать Алекса у регистрационной стойки. Не может быть, чтобы у него не оказалось хотя бы полутора часов в запасе. Он приехал сюда на арендованной машине, дорога не слишком ему знакома, только безумцы отправляются по горному серпантину, не имея форы во времени. Если я прямо сейчас поеду в аэропорт…

– Ты никуда не успеешь… – Я едва слышу Доминика, так тихо он говорит. – Никуда.

– С чего ты взял?

– Я звонил в Агадир и наводил справки. Самолет вылетает через час пятьдесят. Ты не успеешь, даже если бы наш рыдван был исправен.

Новый удар. Доминик месяцами не подходит к автобусу, я сама устраняю мелкие неисправности в автомастерской по соседству, – откуда же такая осведомленность?

– А он неисправен?

– Что-то с двигателем, – вдохновенно врет Доминик.

– Еще позавчера все было в порядке.

– А вчера произошло несчастье. Наби хотел навестить мать и попросил ключи…

– Ключи у меня.

– Есть второй комплект. Ты забыла…

Я забыла. Я все забыла. Второй комплект от галереи забытых вещей, второй комплект от автобуса, Доминик сделал все, чтобы я считала себя не приживалкой – компаньонкой, самым незаменимым человеком в мире. Пошел ты к черту, Доминик.

– Почему же Наби не обратился ко мне? Все знают, что за автобус отвечаю я.

– Он искал тебя вчера вечером, но так и не нашел. Ты, наверное, отлучалась.

– Да. Меня не было в отеле. – Глупо отрицать очевидное.

– Я тоже прождал тебя напрасно.

– Неужели так и не поужинал? Тебе это на пользу.

И без того бледное, покрытое щетиной лицо Доминика бледнеет еще больше, становится белым как бумага, – теперь он похож на настоящего альбиноса. Красные глаза в обрамлении мертвенной белизны. Природная аномалия.

– Прости. Я не хотела тебя обидеть.

– Ты не можешь меня обидеть.

– Могу. Как оказалось – могу.

Я наконец-то отрываюсь от стойки.

– Подожди! – Доминик делает слабую попытку остановить меня. – Я хотел бы объяснить тебе… Все объяснить. Почему я так поступил…

– Не сейчас, Доминик. Только не сейчас.

– А когда?

– Не знаю.

– Ты не успеешь в аэропорт, – повторяет он, как заклинание.

– Какая разница?..