После наступления темноты

"Вы меня слышите? Мистер Фремонт?"

Будь то стена, пол, земля, плоть, тьма... отделите любую из них, и под их внешним и наружным слоем обнаружится сеть за пределами того, что можно увидеть и потрогать, - она была там всегда, но существовала незаметно, скрыто. И то, что лежит под ними, редко напоминает то, что их скрывает. Возможно, ключ к счастью в том, чтобы никогда не заглядывать глубже этих поверхностей.

Никогда не знать разницы между тем, что реально, и тем, что является ложью.

"Мистер Фремонт? Вы меня слышите?"

Как и во всем остальном, все зависит от судьбы. Теперь я это знаю. Есть то, чего мы хотим, то, чего мы не хотим, и то, что должно быть. И ничто не может остановить то, что должно быть. Загнанный в угол, я знал, что ты поймешь, какую боль причинил, и как мало нужно для того, чтобы непритязательный человек превратился в негодяя и преступника. Ты увидишь, что во мне это живет и процветает - нечистый дух, владеющий душой раненого человека, для которого кровотечение никогда не остановится.

И никогда надолго.

"Меня зовут доктор Бонне. Сейчас я позабочусь о вас".

Когда-то, давным-давно, все было особенным, священным. Любовь, которую мы разделили, наш союз, а затем рождение ребенка - такой удивительный дар, такой чистый и совершенный, что он сделал нас единым целым, или так казалось. Все это имело смысл. И все это было потеряно. Забрано. Отдано.

Мы должны были ответить за это.

И ты тоже.

"Мистер Фремонт, вы понимаете?"

Я очнулся.

"Вы сильно пострадали, мистер Фремонт".

Да поможет вам Бог.

"Очень тяжело пострадали".

Боже, помоги нам всем.

* * *

Сна больше не было, и все же он не мог видеть, не совсем. Завихряющиеся световые пятна и теневые фигуры дрейфовали вокруг, словно погруженные и плавающие в мутной жидкости. Непрерывный звуковой сигнал доносился до него издалека, а все остальное начало исчезать из поля зрения, и наконец он оказался в больничной палате без окон, две из четырех стен которой состояли из больших окон, за которыми виднелся большой стол или стойка. Глаза моргнули, еще немного прояснились, и он стал разглядывать унылые стены, блестящий пол, тусклые лампы, освещавшие палату настолько, что можно было различить очертания различных приборов вокруг кровати, на которую его уложили. И тихо - почему так тихо? Только непрекращающийся писк, чуть громче, чем раньше, но постоянный. В следующие несколько секунд он понял, что аппарат стучит в такт с его сердцем. Это должно было успокаивать его, так почему же это так пугало его?

Он попытался поднять голову, чтобы получше рассмотреть себя, но не смог пошевелиться. Он сделал медленный вдох, выдохнул и попытался снова. Он не мог поднять голову с подушки, и что-то раздражало его нос: трубка или какое-то пластиковое приспособление было засунуто туда и подключено к одному из прикроватных аппаратов. Он отчаянно пытался поднять руку с бока и отвести трубку, но рука не поддавалась. Он посмотрел вниз. Руки были прямо у него под боком, но обе в гипсовых повязках.

Они сломаны. Я сломал обе руки.

Звуковой сигнал усиливался... громче... быстрее.

Падение с крыши - или прыжок - он вспомнил сейчас, глядя, как по мощенной булыжником подъездной дорожке к нему мчится лунная ночь.

Он попытался снова.

Я не могу... Я не могу пошевелиться, я... Господи, я не могу пошевелиться.

Борясь с паникой, он на мгновение зажмурил глаза, сделал еще один глубокий вдох и снова открыл их.